12.01.2010 | Первым стреляю я !

На Камчатке, мы c Эдом забирались на сопки выше облаков и съезжали вниз по отвесным осыпям, ходили медвежьими тропами и сплавлялись на резиновой лодке, продирались сквозь кедровый стланик и поля рододендрона. И везде нас сопровождала западносибирская лайка Эда - строгий и умный пёс Цыган.

Наличие рабочей зверовой собаки уже характеризовало её хозяина как азартного и мужественного охотника. Эд - матёрый и надёжный, как становой хребет, - в дополнение ко всему был вооружён компактным и лёгким кавалерийским карабином 7,62 мм, а я обычной гладкостволкой ИЖ- 26.

В те годы для большинства охотников, и для меня в том числе, было недоступно нарезное оружие, и я откровенно завидовал другу. Эд дружески, снисходительно подтрунивал надо мной: "У меня,- говорит, -62, а у тебя почему-то наоборот - 26. Странно! А ИЖ - это из железа". И добавлял серьёзно: Первым стреляю я, а уж ты из своей "железяки" потом добивай".

И сомнений быть не могло. Эд столько медведей своим карабином завалил – счет потерял. Я – подмосковный охотник, - как в назидание, в первом же маршруте с ужасом увидел, как бегает этот неуклюжий зверь. Огромный камчатский медведь не бежал, а летел. Злой и опытный Цыган с упреждением бешено несся под сопку, чтобы успеть отрезать медведю путь в спасительный кедровый стланик, но не успел. Непроходимый, упругий кедровник остановил собаку, как стена, и как трава колыхался по ходу бега мощного дикого зверя.

А вечерами у костра и в палатке я цепенел от рассказов Эда.

- Разъяренный медведь, вылетевший из шеломайника, смел в сторону Цыгана и лавиной надвигался на меня… Бах, бабах! – выручил карабин и зверь рухнул. Потом оказалось, что этот медведь вырвался из петли (браконьеры в те годы ставили на медвежьих тропах петли из троса. У добытых таким варварским способом животных брали только желчь). А один раз на меня напала целая группа медведей, а вышло это так.…

Наша экспедиция работала в пойме реки Камчатки, что в центре полуострова. Там мы в маршруты ходили на лошадях. Утром в дорогу, все лошади на месте, а моей как всегда нет. Бегаю, ору: Стер-ва, Стер-ва - ее так звали. А вон она с медведями на ягоднике пасется. Покричу, покричу – бежит. Как – то выехал я на своей гулящей лошадке в долину, а там семь медведей! Думал, пасутся на ягоднике, а это «свадьба» медвежья.…

И возбужденные самцы, видно, подумали на лошадь что, мол, еще один «жених» появился. Сначала один, а за ним еще два зверя бросились в нашу сторону. Мы рванули обратно в лес, но одна из веток раскидистой каменной березы встала на пути, как шлагбаум и снесла меня с лошади. Кобыла, бросив меня, еще быстрее помчалась от опасности – вот стерва! А я лежу – раны лижу. Хорошо, медведи, потеряв нас из поля зрения, вернулись к своей «невесте». Камчатский медведь, хоть и крупный, но спокойный зверь.

…Время шло, медведи нам больше не попадались, так как ушли на соседнюю реку, богатой красной рыбой. Не встречали мы и лосей, которых на Камчатке мало, и лишь осенью во время гона сюда забредают эти огромные животные с материка, те, которые ныряют за водорослями. Но мы не скучали: вдоволь ловили хариусов и невероятно буйных кундж.

Я стрелял белых куропаток, уток и гусей, а Цыган искал и подавал их мне. Хозяина он игнорировал. Эд, видя это, иногда просил у меня ружье, давая взамен карабин. Я, конечно же, сразу предупреждал – первым в зверя стреляю я! Но Эд с Цыганом с таким азартом проводили охоту по перу, что даже орланы – белохвосты, улетали от греха подальше - за горизонт. Какие уж тут звери!

Основные маршруты к осени закончились, и мы все вернулись в лагерь заниматься собранными образцами – камералить. Начальник партии поставил Эду задачу – добыть зверя. Меня он взял помощником. Перед ответственной охотой я решил пристрелять ружье пулями. Эд очень одобрительно отнесся к этой затее. Ему, видимо, тоже хотелось знать, на что я гожусь со своей «железякой».

Он не поленился из палок сделать двухметровую «землемерку» в виде циркуля и, легко и быстро отмерив 50 метров, повесил огромный лист рулонной крафтовой бумаги. В центре прикрепил шламовый мешочек для образцов примерно 15 на 20 см. Я принес спальники.

«Первым стреляю я» - вдруг заявил Эд. Он расстелил тяжелый верблюжий спальник, а другой скрутил туго для опоры оружия, а я присел с левой стороны, чтобы не оказаться на пути выброса горячих гильз. Эд распластался, как белка летяга при виде куницы, отрегулировал дыхание и сделал три прицельных выстрела.

- Как иголкой прошил – не шелохнулось. А ты не дострельнешь, - съязвил он.

Я лег на место Эда, долго ерзал, нервничал, сделал три выстрела пулей Бреннеке из правого ствола и обреченно пошел к мишени. Две моих пули попали в шламовый мешочек, третья правее и выше. Попаданий из карабина не было даже в крафтовой бумаге! Ошеломленный Эд отошел метров на 30 и, прицелившись с колена, выстрелил в мишень. Ни в бумагу, ни в мешочек пуля не попала.

Прогремел отчаянный выстрел Эда с 15 метров, и пуля плашмя в полуметре от цели проделала рваную щель. Я заглянул в ствол карабина – нарезов почти не было! Взял у обмякшего, с отсутствующим взглядом Эда красивый лакированный патрон, оторвал пулю и вставил в канал ствола. Она, противно позвякивая, доковыляла до противоположного конца и вывалилась на землю, как пьяный из трамвая. Эд жил в Москве, а карабин после прошлогоднего сезона оставил у новых знакомых на Камчатке. Может, они канал ствола усердно чистили наждачной бумагой?

Эд попросил у геологов одностволку 16 калибра, и мы с ним сели изучать аэрофотоснимки и решать, куда завтра пойти на охоту. К сожалению Цыган, захромал – придется охотиться без него.

Утро следующего дня выдалось холодным и ясным. Малая вода позволила нам легко вести лодку против течения вдоль берега. Над рекой на юг, к теплу, летели утки, гуси и лебеди, а по быстрой воде плыла и кружилась золотая листва. Мы с Эдом, переплыв на другой берег и оставив лодку, пошли по лесу против ветра вдоль реки. Он по медвежьей тропе, а я рядом в пределах видимости. Высокая камчатская трава высохла, пожелтела.

В нее, шурша, оседали падающие листья. Кусты голубики багряно, словно тлеющие угли, костра светились в зеленых мхах. Красная смородина, сбросив одежду из листьев, соблазняла гроздями рубиновых ягод. Осины вспыхнули алым трепещущим огнем. Нам часто попадались свежие медвежьи следы – видимо, косолапые направлялись в кедровый стланик догуливать жир на зрелых сытных орешках. Уходили они с реки, в которой шла на нерест красная рыба, потому что добывать горбушу и нерку в ледяной воде становилось все труднее.

К исходу дня мы устали. Эд, наверно, от неуверенности с чужой одностволкой, а я выпавшей на меня ответственности за его жизнь, которому мужество и гордость не позволят отступить при встрече с медведем. Напряжение усилил поднявшийся ветер со своими шорохами, скрипами и гулом, да надвигающиеся низкие, серые, как волчьи шкуры, облака.

Эд замер и поднял руку – условный знак, что он видит зверя. Мое сердце взорвалось – я сделал несколько глубоких вдохов. От гипервентиляции закружилась голова, но сердце успокоилось. Прислонившись к дереву, я стал внимательно всматриваться вперед. Вот он зверь – лось! Метрах в 40 от меня над высокой травой замерла голова лося с огромными рогами.

Да, это не наш подмосковный полуручной лось. Сразу же вспомнилась фраза, услышанная в магазине, где мы закупали продукты для экспедиции: «А Васька – то погиб в прошлую зиму от раненого лося, и собаки не помогли». Верю. Мне видна только голова. Куда же стрелять? Я выцелил зверю в лоб и выстрелил – лось рухнул.

Эд пошел к лодке, чтобы поплыть за подмогой, а я остался в сумрачном лесу охранять мясо от медведей.

Владимир Киселев