Отец мой родился на Украине в семье страстного охотника Ткаченко Ивана, который не только был охотником, но и любителем, оберегателем природы. Писал статьи в журнал «Охота и охотничье хозяйство» и пекся больше не о количестве добытых трофеев, а о процветании той живности, которая водилась в украинских степях. Естественно, что охотником стал и отец, и охотником хорошим, уже в юности отличавшимся удивительными снайперскими качествами.
Война поломала судьбы многих в нашей стране, в ней сгинул дед Иван, а отец из концлагеря немецкого попал в концлагерь советский на берега Невы на восстановление электростанции 8-й ГРЭС. Так получилось, что жизнь сложилась именно здесь, в болотах, далеко-далеко от родных степей. Он состоялся профессионально, женился и быстро полюбил здешнюю природу.
В детстве своем отца я видел очень мало, уж очень много, в послевоенное время люди работали. Работали и в субботу, выходной был один – воскресенье. Когда я был совсем маленьким, дошкольные годы и начальные классы, отец порой совмещал охоту с рыбалкой. В субботу после работы уходил он с ночевкой на Синявинские карьеры. Были у отца в то время мережи, которые он носил с собой. Приходил на карьеры и с вечера ставил в протоках мережи. Утром охотился, потом проверял мережи и возвращался домой. Дороги было в один конец двенадцать километров, а ходил он пешком. Теперь представьте себе обратную дорогу, что ему приходилось нести. Ведь возвращаясь, он нес порой килограммов 30, и ходил в болотных сапогах. Только рыбы в рюкзаке было килограммов 10 – 15. Ячейки в мережах большие, и рыбу отец приносил только крупную, это караси и щуки. В это трудно поверить, но самый большой пойманный им карась весил 1600 грамм. Но что делать? Нужно было выживать самим и помогать выжить близким, кто не имел умения добытчика и здоровья физического.
С каким же нетерпением я ждал в воскресенье отца с охоты. Возвращение его - событие для меня каждый раз замечательное, впечатлений хватало на целую неделю. Первым делом я требовал гостинчик от «зайчика», так называл отец кусочек бутерброда с колбасой, который не забывал мне приносить. Помню, я искренне верил, что это передал мне зайчик, ведь был он каким-то особенным, чувствовался в нем аромат и леса, и костра. Как бы сыт ни был, гостинчик от «зайчика» съедал с удовольствием. Отец заходил в квартиру, в коридоре к стенке ставил мережи и снимал рюкзак, потом шел на кухню, и не торопясь, с торжественным видом снимал с пояса по очереди уток, тетеревов и раскладывал их на полу кухни. Мать обычно сидела на табуретке и грустными глазами смотрела на действия отца. Грусть понятная, холодильников не было, а все это нужно обработать, чтоб не пропало, а работы здесь до середины ночи. Ведь приносил он помногу, хорошо помню, как выложил отец однажды на пол рядком целых двенадцать штук.
Я рассматриваю тетеревов и уток, какие же они красивые: тетерева кажутся громадными, у них красные большие брови, а хвосты такие черные, что даже отливают синевой и загнуты в виде лиры, утки тоже хороши, перышки на крыльях переливаются всеми цветами радуги. Вдруг вижу, отец снимает с пояса маленькую уточку. Я спрашиваю:
- Папа, зачем же ты убил утку-ребенка?
- Ну что ты, Женя, это взрослая утка, только другой породы, называется чирок, а большие утки называются кряквами. Чирка добыть намного труднее, он очень быстро летает.
Потом отец набирает воды в ванную и высыпает туда рыбу из рюкзака. Караси очень живучие и все бодро плавают, щуки же нет-нет, да и переворачиваются вверх брюхом. Не меньше часа я увлеченно играюсь с рыбами. Наконец, мать выгоняет меня из ванной, и мы садимся ужинать. Воскресный ужин для меня это тоже интересное событие, ведь отец за ужином рассказывает про охоту. Слушаю я, затаив дыхание, и все, что рассказывает отец, кажется мне волшебной сказкой. Мать же все время прерывает полеты моей фантазии и заставляет есть.
Зимой он что-то ремонтировал, что-то делал по дому. Иногда читал, в основном о природе и охоте. Любимые писатели - Соколов-Микитов, Ефим Пермяк, Остап Вишня.
В любом деле, за которое отец брался, проявлял он удивительные профессиональные качества. Когда охотился, то был лучшим охотником в Кировске и окрестностях. Несмотря на то, что Синявинские высоты в 1947 году еще были не до конца разминированы, отец там успешно охотился. Дичи приносил столько, что подкармливал и друзей, и соседей, а ведь время было голодное, и тут же пошла о нем слава как об удивительном охотнике. В тоже время жил в Кировске хороший охотник по фамилии Шитиков. Человеком он был амбиционным и не мог примириться с тем, что кого-то людская молва ставит как охотника выше него. Вызвал Шитиков отца на соревнование. Условия были такими: охотятся на тетерева из под одной собаки, стреляют по очереди. Время охоты - воскресенье, с рассвета и до заката. Отец согласился. Ружье у него в то время было советское - серийная «тулка». Шитиков же охотился с уникальным штучным ружьем австрийского мастера под номером 305.
История ружья такая. Охотился в 1943 году из этого ружья на лося в наших лесах под Ленинградом какой-то немецкий граф, и неожиданно для себя сам стал дичью партизан. Ну а после войны ружье каким-то образом досталось Шитикову.
Потерпел в этом соревновании Шитиков полное фиаско. Застрелил отец за день шестнадцать тетеревов, установив для себя абсолютный рекорд, Шитиков же добыл всего девять штук. Однако амбиции Шитикова были столь высоки, что все равно он не признал, что уступает отцу в классе, и оправдал свое поражение тем, что якобы у отца ружье лучше. Отец же, будучи человеком, технически грамотным и разумным, давно понял какое уникальное ружье у Шитикова. Понял отец и другое, что амбиции Шитикова не случайные и охотник он классный, но ружья своего не понял и пользуется им неправильно. Дело в том, что у австрийского ружья стволы были почти на 100 мм длиннее, чем у тульского и оба ствола чоковые, т. е. одинаковые, и предназначены для стрельбы на расстоянии. Из этого ружья нельзя стрелять дичь на взлете, а надо ждать пока она отлетит. Шитиков же этого не понимал и стрелял на взлете, а это все равно, что пытаться попасть в летящую птицу из винтовки. В общем, предложил отец ему поменяться ружьями и обмен состоялся. И не только обмен, стали они время от времени охотиться вместе. Отцу это было на руку, поскольку жил Шитиков в собственном доме и была у него отличная охотничья собака по имени Дамка. После первой же совместной охоты признала Дамка отца за хозяина и самостоятельно прибегала к нам в гости на обед. Было мне тогда четыре года, и с собакой мы тут же стали друзьями. Припасал я для нее вкусненькое. Мать же запрещала баловать собаку, и я бросаться на хитрости. Заканчивая обедать, измазывал руки в еде, подходил к Дамке и просил ее помыть мне ручки. Она с благодарностью, тщательно облизывала мне руки, и мы уходили гулять на улицу.
Однако вернемся к тому, что появилось в нашей семье, по сути музейное, штучное, уникальное австрийское бескурковое ружье. На металле гравировка - сцены из охоты, где главное действующее лицо – тирольский охотник в гетрах и шляпе с пером, ложа из натурального ореха и отделана костью. На протяжении 20 лет ружье это для отца было большой радостью, гордостью и счастьем. Ушло оно из семьи также неожиданно, как и попало. Практически просто так, за символическую плату он вдруг отдал ружье какому-то мало знакомому человеку.
Находясь в полном здравии, в возрасте 47 – 50 лет отец вдруг перестал ходить на охоту. Причина, которую он время от времени озвучивал - что, мол, ходить ему на охоту стало неприятно, поскольку перевелся настоящий охотник, и в лесу с ружьями ходят одни убийцы, которые стреляют все живое. Правда в этом, конечно, была, но правда не вся и не главная. Стала вдруг его мучить совесть, и стал он жалеть те птичьи души, которые погубил в своей жизни. Бывало вечером, вдруг вздохнет и тихо скажет:
- Сколько птичьих душ погубил, и зачем,… ведь они хотели жить.
В охотничьей биографии отца был и еще один эпизод, когда все безоговорочно вынуждены были признать, что он действительно лучший охотник в Кировске.
Как-то в сентябре 1958 года приходит отец с работы и говорит, что за Кировском построено стрельбище для стрельбы по тарелочкам, и в следующие выходные будет соревнование на звание лучшего охотника города.
В воскресенье на стрельбище собралась половина населения города. Мальчишки же были там точно все. В поле за городом был сооружен бетонный стол высотой с метр. Рядом с ним бетонное укрытие, из которого специальная машинка выстреливала маленькие черные тарелочки, причем выстреливала их в разные стороны.
Участники соревнования по очереди поднимались по лестнице на стол, и сначала каждому машинка запускала три тарелочки для пристрелки. Когда охотник был готов, он резко говорил: «Дай», и машинка выпускала тарелочку. После этого каждый охотник стрелял две серии по 10 тарелочек. Когда все отстрелялись, лучший результат оказался у отца и еще у одного охотника, сбили они по 18 тарелочек из 20. Для выявления победителя была назначена перестрелка, до первого промаха. По пять тарелочек разбили оба, шестую поразил только отец, соперник промахнулся. Стрельба отца производила большое впечатление на зрителей. Зная особенности своего ружья, вынужден он был стрелять совсем не так как все. Стрелял как бы с выдержкой времени, когда тарелочка отлетала подальше. Со стороны казалось, что он так уверен в себе, что немного пижонит, и стреляет только тогда, когда тарелочка улетит далеко. Стрельба отца произвела впечатление и на специалистов, ведь он единственный стрелял по тарелочкам из ружья 16 калибра.
Как же я торопил годы в детстве, как же мечтал, быстрее вырасти и ходить на охоту вместе с отцом. Отец же справедливо говорил, что охота – работа тяжелая и нужно быть сильным и выносливым, чтобы этим заниматься. Я старался, как мог, и вот в возрасте 12 – 13 лет отец, наконец, стал брать меня на охоту. В лесу я обязательно стрелял. Специально для меня отец заряжал 2-3 патрона по ползаряда. Делал он мишень. Обычно это была жестяная банка, подвешенная на ветку. Стрелять во что-то живое было категорически запрещено. На охоте выполнял я отчасти роль собаки, отчасти потому, что уж куда нам до охотничьей собаки, ни почувствовать, ни выследить дичь мы не можем. В общем, бегал и подбирал я дичь подстреленную. Главная же моя обязанность - грибы. Без добычи мы никогда не возвращались, и что-то подстрелим, и грибов обязательно наберем. Помню по утрам уже морозы, а мы все еще ходим в лес. Грибы бросаешь в корзину, а они замерзли в камень и впечатление, что бросаешь в корзину не грибы, а булыжники.
Это одна сторона медали, а вторая это то, что я каждый раз наблюдал бесплатный аттракцион, который демонстрировал мне профессионал высокого уровня. Раннее утро, идем по тропинке, вокруг туман, как молоко, видимость метров пять, не больше. Выходим к болоту, знаем, рядом с тропинкой воронки с камышами, в которых бывают утки. Отец впереди, ружье наизготовку, вдруг - хлопанье крыльев, где-то впереди срывается утка. Он вскидывает ружье, секундная пауза, выстрел, слышу - утка падает на воду. Конечно, это какой-то фокус - стрельба по летящей дичи, стрельба с завязанными глазами и стрельба без промаха. Наблюдал я это неоднократно, и отец не промахивался никогда.
А уникальное австрийское ружье ушло из семьи совсем не случайно. Отец, перестав охотиться, отдал его мне, но не оправдал я его надежд. Возможно, родился совсем для другого времени, времени, когда нарушилось равновесие на Земле между человеком и миром животным. Несмотря на то, что воочию наблюдал высокий профессионализм отца, который совсем не противоречил его любви к природе, охотником не стал, хотя охотничий билет имел, и в лес с ружьем иногда ходил, интересен мне там был сам процесс, а совсем не результат. Таким образом, династия охотников в нашем роду завершилась на моем отце.
Автор: Ткаченко Евгений Анатольевич
ВНИМАНИЕ!
Использование материалов сайта на некоммерческих интернет-сайтах и сайтах общественных организаций разрешается только с указанием источника и установкой гиперссылки на сайт Национального Фонда Святого Трифона, http://ebftour.ru
Размещение всех материалов Фонда в СМИ и с коммерческими целями осуществляется на договорной основе.
Для того чтобы оставить комментарий войдите через социальный сервис.