20.10.2010 | Охотничьи рассказы: Моя жизнь в лесу и дома
|
Вороговка — довольно крупная река, которая известна местным жителям как водоем, богатый ленком, тайменем, хариусом и сигом. В ней водились особенно крупные таймени. Я решил подняться по этой реке при первой возможности так далеко, как смогу, чтобы познакомиться с ней поближе.
|
Начало в №1–9/2010
НА ВОРОГОВКЕ
Вороговка — довольно крупная река, которая известна местным жителям как водоем, богатый ленком, тайменем, хариусом и сигом. В ней водились особенно крупные таймени. Я решил подняться по этой реке при первой возможности так далеко, как смогу, чтобы познакомиться с ней поближе.
Вскоре такая возможность появилась. Выехал на моторе к устью, надежно привязал лодку, чтобы не смыло, и на ветке пошел в реку. Без хлопот провел легкую лодочку через порог. Решил рыбу не ловить, хотя такое желание одолевало каждый раз, когда я оказывался на новом месте, на перекате или на плесе, восхищаясь красотой, чистотой и сдержанной, потаенной мощью этой сильной горной реки. Ушел километров на двадцать и решил остановиться на чистой от всякой растительности косе, выстланной мелкой галькой с песчаными намывами. Спиннинг у меня был самый примитивный: березовая палка, на которой были прикреплены четыре фарфоровых кольца, тюльпан и большая инерционная катушка «Невская». В брезентовом мешочке лежало с десяток разных блесен: от маленькой — окуневого «Байкала» до самодельных типа «ложки» и «рыбки», тяжелых, с крупными тройниками — на тайменя.
Коса, на которой я остановился, лежала посередине реки, справа и слева от нее был перекат, а сразу за косой — глубокий плес. Белесая на мели вода по мере нарастания глубины, от берега в плес, меняла свой цвет с почти бесцветного на голубой, который в глубине густел, наливался синью и наконец прятал в темноте очертания дна и всего, что там находилось.
За перекатом то и дело возникали всплески: там кормился хариус. Я перешел с косы на берег. Перекат оказался гораздо более глубоким, чем мне показалось: обманула чистая, светлая вода, сквозь которую казалось, что дно совсем рядом, а на течении едва в болотные сапоги воды не набрал через верх. Выбрал и срезал березку на удилище. Прихватил с собой сушину для костра и перешел обратно на свой островок. Очистил березку от коры и оснастил удочку. Нужно было поймать парочку хариусов на ужин. Развел маленький костер, поставил кипятить воду и прошел на конец переката, туда, где только начинался плес. Течение тут ослабевало, но мушку держало на воде хорошо.
Сразу, как только забросил свою снасть, поймал хариуса граммов на пятьсот. Положил его за отворот резинового сапога и снова забросил удочку. Под мушкой «чмокнуло», я подсек, леска пошла в сторону, зазвенела, удилище согнулось дугой! Взялась какая-то крупная рыба! Я не взял с собой багорчика, рассчитывая поймать пару рыбок для еды, и лихорадочно соображал, как мне вытащить рыбину, если удастся ее подвести к берегу. Ничего придумать, конечно, не смог. Осторожно повел леску вправо, влево — рыба поддавалась управлению! Появилась надежда, что я смогу ее взять и не потеряю снасть. Так оно и вышло. Подвел к берегу и выбросил рукой на берег ленка на полтора килограмма. А думал по тому сопротивлению, которое он оказал, что попалась рыбина не меньше трех килограммов. Вылавливая ленков, я всегда удивлялся особой их резвости и силе сопротивления, которые не шли ни в какое сравнение с тем, которое оказывали таймень или, того проще, щука таких же размеров и веса. Рыбалка едва не стоила мне потери котелка: вода из него полностью выкипела, и алюминий не расплавился только потому, что костер прогорел. Получил очередной урок по распределению приоритетов в своей деятельности — что нужно сделать в первую очередь, а что оставить на потом.
ЕВЛОГИЙ
Август. Ночь уже вошла в свои права и здесь, на севере.
Я удобно расположился в маленькой палатке, слушал тишину и обдумывал планы на ближайшие два дня, которые решил провести на Вороговке. Река мерно, сонно журчала перекатом, над головой просвистели крыльями утки, и тут снизу, со стороны плеса, раздался тяжелый, тупой всплеск! Так «ухнуть» мог только крупный таймень. Что там произошло? Почему он «сплавился»? Может, просто играл, резвился и выпрыгнул из воды? Может, схватил добычу у самой поверхности реки? Оставалось только гадать, но заснуть после этого всплеска я долго не мог.
Утром, на самом рассвете, я полчаса бросал крупную блесну «рыбку» в разных направлениях по всему плесу, но выловил только трех тайменей килограмма по три-четыре и четырех ленков. Ночной возмутитель речной тишины не польстился на мою «обманку». Следующие три плеса, широкие и глубокие, лежали всего на пяти километрах отрезка реки. Одолевало сильное желание половить на этих плесах рыбу, но я решительно от этого отказался, намереваясь подняться по реке выше, как и задумал в самом начале. Прошел еще с десяток километров и остановился у довольно полноводного ручья, впадавшего в Вороговку с левой стороны. Ручей намыл в реке довольно длинную песчаную косу, которая образовала светлую отмель. Выше ручья лежал широкий и очень спокойный плес, ограниченный с одной стороны круто поднимающимся от самой воды скалистым склоном.
С другой стороны берег был пологим, чистым от всякой растительности, устланный мелкой галькой. Лес начинался метрах в пятидесяти от берега. Ручей уходил в сторону от реки низкой, заросшей березняком вперемежку с ельником долиной. Я поставил палатку и намеревался выехать на плес для рыбалки, когда внимание привлекло движение серой тени на противоположной стороне реки, в том месте, где крутая стенка скалистого склона отступала от берега, обнажая узкую полоску гальки. Присмотрелся. Там медленно двигался человек. По моим понятиям, на этой реке, кроме рыбаков, людей быть не должно. Нас разделяло около двухсот метров, и я не мог с этого расстояния рассмотреть, есть ли у человека оружие. Достал карабин, дослал патрон в патронник, отошел от палатки к лесу и встал так, чтобы можно было видеть человека.
Человек с минуту стоял без движения. Видно было, что он смотрит в мою сторону, на палатку. Потом зашел в реку вверху плеса, на самом перекате, и, опираясь палкой в дно, медленно, почти по пояс в воде, побрел на мою сторону. Вышел на берег и направился к палатке. Подошел метров на пятьдесят и остановился, когда я вышел из засады. Увидев меня, вооруженного карабином, он остался на месте без движения, все так же мирно опираясь на палку. Мгновение мы смотрели друг на друга. Я первый нарушил молчание, поздоровался и положил карабин на землю. Мужчина кивнул мне в ответ и, поскрипывая галькой, медленно подошел. «Евлогий я. Ты, поди, танковский?» — обратился он ко мне. «Да, танковский». Я удивился тому, откуда он может знать, что я сейчас живу в Танкове. Мало ли кто может забрести в Вороговку на рыбалку. Но спрашивать не стал, подложил дров в костер и предложил мужчине присесть к костру. Вода в горной речке и летом не бывает теплой, а на дворе август! Мы надолго замолчали, рассматривая друг друга. Передо мной сидел небольшого роста узкоплечий мужчина, заросший редкой серой от седины бородой. Серая куртка шинельного сукна, такого же сукна шапка-ушанка непонятного покроя и мокрые выше колен суконные штаны, заправленные в широконосые самодельные бродни из кожи своей выделки. Никакого оружия, даже ножа на поясе, я у него не увидел. Кто этот человек и что тут делает, было совершенно непонятно. «У меня за шиверой сетка мочится, оттуда я тебя и увидел», — как бы разрешая мои сомнения, сказал пришелец. Я сказал, что впервые зашел в Вороговку, надеясь поймать на спиннинг большого тайменя. Евлогий поведал мне, что большие таймени водятся по реке ниже. Здесь их нет. Но рыбы больше на верхних плесах, особенно много «сижов», как я понял — сигов. На них у него и стоит сетка.
Через час совместного пребывания и после крепкого чая с сухарями я узнал от Евлогия много интересного. Сухарик он держал в руке бережно, макал в кружку с чаем, откусывал по маленькому кусочку и медленно жевал, перекатывая во рту с одной щеки на другую. Я подумал, что у него проблемы с зубами, и предложил отрезать хлеба, пара булок которого была у меня с собой в запасе. Мужчина быстро вскинул глаза, насторожился и замахал рукой, отказываясь от предложения: «Не надо, не надо… тебе самому сгодится». Как оказалось, Евлогий жил в верховьях Вороговки с семьей, пробавляясь своим хозяйством. Продукты завозил лодкой один-два раза в год, получая их в устье в обмен на пушнину от знакомого бакенщика. Бакенщик жил на заимке, но в прошлый год съехал, так как бакены и створы начала обслуживать самоходка и надобность в проживании его на заимке отпала. До этого бакенщики проживали в деревнях и на заимках, обслуживая каждый на своем участке бакены и створы. В них устанавливались керосиновые лампы, которые заправлялись и зажигались бакенщиками в темный период суток. Позже керосиновые лампы заменили на электрические, питаемые батареями. А к 1962 году на многие бакены и на все створы были уже установлены фотоэлементы, автоматически включавшие лампы на судоходных знаках при наступлении темного периода суток. Требовался только постоянный контроль над их работой, что и выполняла специальная бригада, разъезжавшая на небольшой самоходной барже — «бакенской».
Евлогий поведал мне, что бакенщик обещал ему встречу в августе: «через седмицу на выходе будет», но никаких сведений, кроме договора с бакенщиком в июне, в последнюю встречу, у Евлогия не было. В июне он «сплавил» две бочки соленого сига, за что бакенщик дал ему два мешка муки и соли. Тогда и договорились о встрече в августе. «Тут-ко вышел воду поглануть, сижов имать. Вода не села. Рыба есть. Через два дни покачусь к воротам (устью), буду дожидаться Петра». Мне стало понятным особое, бережное отношение Евлогия и к сухарику, который я ему подал, и к хлебу, который предложил: этих продуктов, «магазинных», он давно не видел. В каком, собственно, месте живет Евлогий и как к нему попасть, я из его пространного рассказа не понял и добиваться не стал. Оставил ему булку хлеба, собрал палатку и спустился на десять километров ниже искать своего большого тайменя.
ТЕНИ ПОД ВОДОЙ
В тот раз поймать его мне суждено не было. Наловил ленков, с десяток тайменей, самый крупный из которых был килограммов на восемь, и вернулся в Танково. Позже мне стало известно, что Евлогий с Вороговки выехал и поселился в деревне Никулино. Причиной его выхода «в люди» оказалась травма от медведя, когда сын-подросток не сумел «подсобить» на берлоге и раненый зверь подрал Евлогию спину. После этого он уже не мог работать по хозяйству так, как прежде. Но главное значение в этом переселении, и об этом говорили многие, было то, что подросший сын Евлогия отказался дальше жить отшельником, да и снабжение продовольствием стало проблемой. Сын из этой староверской семьи, около семнадцати лет от роду, начал по своему желанию посещать начальную школу. При этом он довольно бегло читал книги на старославянском языке. Это вызывало особый интерес у местных мужиков, и они не раз просили его почитать что-нибудь из книг, которые были в семье Евлогия.
Через неделю после своего первого заезда я вновь побывал на Вороговке. Поймал своего первого крупного тайменя — килограммов на пятнадцать. Но мне посчастливилось видеть пару рыбин, от которых по спине от волнения поползли мурашки… Перебираясь через каменный выступ, выходивший отвесной стенкой к самой воде, я вынужден был подняться наверх, метров на двадцать от уреза воды. Мне нужно было перейти на следующий плес. С высоты открылся замечательный вид на реку. День был ясный, солнечный. Солнце просвечивало чистую воду, и в синей глубине были видны несколько державшихся стайками, по три-пять штук, ленков и тайменей. И тут я увидел две странные тени, на которые вначале не обратил внимания, завороженный возможностью наблюдать за рыбой. Без всякого движения, как мне показалось вначале, за большим камнем лежали два «бревна». Вот они плавно, медленно чуть сместились и опять так же медленно встали на место. Пара огромных тайменей! Я поспешил пробраться вниз, ближе к берегу, откуда было возможно забросить блесну в эту протоку. Лихорадочно представляя себе картины, что буду делать и как бороться, если такая рыбина попадется мне на спиннинг, я бросал блесну раз за разом, стараясь попасть в то место, где стояли таймени. С берега их не было видно, но я знал: они здесь! Целый час я, беспрестанно меняя всевозможные блесны, «мыши», нахлестывал спиннингом во всех направлениях, выловил с десяток хороших рыбин, которые показались мелочью, но настоящий таймень не клюнул. Поднялся снова наверх. Солнце уже ушло к закату, но дно протоки еще было видно.
За камнем никого не было. Таймени ушли с этого места.
Четырех крупных тайменей, от пятнадцати до двадцати трех килограммов, я поймал на следующий год на Никулинской карге. Ставил лодку на якорь выше карги и бросал блесну за камни, в омут. Одного такого тайменя привез домой как раз на третье июля, в день рождения жены. Положил под порог двери, которая вела из комнаты в коридор. Покричал из коридора жене, чтобы вышла меня встретить. Дома не был неделю. Жена резво распахнула дверь и ступила в коридор, мне навстречу, угодив босой ногой прямо на тело тайменя. Вскрикнула от неожиданности, сжалась в комочек, на глаза навернулись слезы. Мне пришлось терпеливо и долго выговаривать самые теплые слова, чтобы ее отпустил мороз от страха, который она получила от тайменя. Но этот день рождения запомнился навсегда.
Самого крупного «своего» тайменя я не поймал. Там же, на карге, блесну схватила рыбина непомерной тяжести. Без всякой отдачи на сопротивление рыбака таймень выбрал с катушки все сто метров жилки диаметром 0,9 мм, натянул ее звенящей струной и оборвал на самой катушке, на узелке. По-видимому, блесна и жилка мешали рыбе, и метров через двести от моей лодки из воды выпрыгнул какой-то гигант, шумно ухнулся обратно в реку, подняв веером брызги, – и все...
Продолжение следует
Валентин ПАЖЕТНОВ
Художник Вадим ГОРБАТОВ
««« Все статьи об Охоте и Рыбалке
Оставить комментарий
Для того чтобы оставить комментарий войдите через социальный сервис.
|