10.07.2013 | Хариуса ловят у переката

В детстве привелось мне жить с выросшими на Волге людьми на Колыме. Страсть к рыбалке вологжане перенесли и на якутские реки. В них ловили хариуса - на кузнечика, весной, в конце мая. На перекатах делали загородки, и там, в тишине, рыба клевала - только успевай закидывать. Летом лов был слабым - сытые хариусы заходили в протоки и рукава со спокойной водой и там гуляли, игнорируя червяков и кузнечиков.

Ловля хариусов на Колыме - какое отношение это имеет к нашим Вологодской области? А вот какое: там, освободившись из лагерей, жили на приисках и ярославцы, и костромичи, и тверичане. И другие выросшие на Волге люди. Встречались даже выходцы из затопленного Мологского уезда. Редкий волжанин не умеет плавать или ловить рыбу. Эту страсть они перенесли и на якутские вымерзающие зимой до дна речушки.

Рыбалка на прииске имени Покрышкина, где я вырос, была вторым по значению делом после добычи золота. Только если первое делалось ради денег, то с удочкой в руках да возле таежного костерка отдыхала душа, прошедшая лагерную непосильную работу с разными издевательствами. Светлела, как прозрачная вода тех рукавов и рек. Все мальчишки там были заядлыми рыбаками.

Не случайно, попав впервые в Мышкин, еще в школьные годы, я сразу же пошел ловить рыбу на Волгу. До этого я уже наслушался разных рассказов о гигантских щуках, таскавших цыплят, о соме на Шексне, пойманном в двадцатые годы, который долго тянул за собой рыбацкое суденышко. О другом соме, утащившем младенца. Его поймали, бросив мешочек горячей каши в омут. Людоед заглотил мешочек и вскоре начал метаться, пока не всплыл кверху брюхом - каша сожгла ему желудок.

Таких чудовищных рыб на речках в Оймяконском районе не водилось. Не ловили там и сетями или  на блесну. Я до Мышкина даже и не видел  блесны. И сразу же решил поймать огромную щуку. У тетки после покойного мужа, еще до революции служившего приказчиком в питерском магазине, осталось много блесен. Я выбрал самую большую и прямо с плотомойки, где полоскали белье, забросил эту блесну на длинной леске. Вскоре что-то зацепилось. Вытащив, мы с напарником долго рассматривали пойманную тряпку. Оказалось, что это большие синие женские панталоны, ускользнувшие из рук какой-то полоскательницы белья. Закинули еще - и блесна, «Димочкина память», как называла ее моя тетка, зацепившись за камень, осталась на дне. Чтобы утешить меня, тетка разрешила отцу поймать сеткой несколько карасей в огородном пруду, которых тут же и зажарили в сметане. После этого интерес мой к блеснам угас.

Скучным занятием показалась мне и ловля лещей на донку. Закинуть удочку и тупо сидеть часами на берегу или на лодке в ожидании поклевки. Нет, колымский рыболов почти все время работает удилищем, закидывает поплавок то туда, то сюда, выискивая хариуса.

Прииск стоял у речушки с якутским названием Бухалай. Зимой она вымерзала до дна, как и вторая ближняя речка - Тарын. Глубина их достигала местами двух метров. Но войти выше колена на перекате было нельзя - сшибало течением. Весной, к концу мая, речки начинали оживать. Длинные черные стрелы трещин раскалывают лед, крупные пласты, еще примороженные к берегам, ложатся на каменистое дно, а над ними, как над белыми полянами, уже мчат синие молнии. Хариусы! Самые первые, самые крупные, золотобрюхие, упорная морда тупым углом. Боятся светлого, а прут, прут по льду в верховья, голодные, сильные, справляются с перекатами, перепрыгивают почти метровые водопадцы. Не плавниками, а напружившимися мышцами всего тела отбрасываясь от камня, пробиваются по мелководью в бочаги, под самые сопки, обильные комарами и кузнечиками. И там, в бочагах, плюх да плюх на приволье!

Только дивится рыболов, насадивший кузнечика и бросивший удочку в карюю от мха воду, - уже выворачивается навстречу этакий лапоть! И шепчет про себя: «Ну, делай, делай, черноголовый!» И он бьется у ног бескрылой синей птицей. И как сюда пролезть умудрился, как попал? Ведь в ручейке, впадающем в этот бочаг, воды всего на два пальца… Ясно, как попал. Жизнь заставит - будешь крутиться. А с осенними дождями, когда вода снова поднималась, возвращались вниз и уходили в Тарын и оттуда - в Индигирку.

Самый тяжелый отрезок пути для них - перекат, где течение сильнее. Тут и подстерегает рыболов. Рыбалка на хариуса начинается с сооружения так называемой загородки. На Тарыне было много удобных галечных кос и перекатов. Придя на косу, к повороту речному и выбрав подходящее место, рыбак начинал таскать валуны и выкладывать их по дну. Забредал вглубь, насколько позволяло течение. По берегам валялось множество принесенных половодьем коряг и целых выдранных лиственниц. Дерево это - долгожитель, вымороженное и высушенное на солнце, оно становится крепким, как кость. Один или два таких ствола с корнями, похожими на куриную лапу, закрепляли на кладке из валунов. Потом укладывали коряги поменьше, прижимая их камнями. Часто загородку делали несколько рыбаков.

Здесь, у загородки, как они говорили, образовывалась тишинка. Рыба, перешедшая  перекат против течения, чувствовала ее и вставала к загородке немного передохнуть. Тут-то ей и подплывал прямо к носу желанный  красный червячок. Клевало лучше у самого края загородки, в самом тихом месте. Чем дальше от него, тем быстрее становилось течение. Поплавок забрасывали на бровку, обозначавшуюся пеной, и его неспешно несло навстречу рыбе. Он проплывал свой путь за минуту-другую, и удочку снова надо было перекидывать. Выжидать, когда подойдет косяк хариусов. Просто так, без загородки забрасывать удочку в быстрину было бесполезно. Червяка срывало да и несло так быстро, что хариус не успевал его даже заметить.

Лучше клевало на вечерней и утренней зорях. Загородку часто сооружали вечером и коротали короткую летнюю ночь у костерка, а на раннем рассвете начинался лов. Иногда - только успевай закидывать.

Хариус - рыба очень бойкая. Его нельзя тянуть по воде, как, например, покорного, неповоротливого леща. Первое, как меня учили взрослые, - его надо выдернуть из воды. Иначе   уйдет. А если хариус сорвется, упадет у самых ног, пусть воды будет на два пальца - тоже ускачет, упрыгает в русло. Человек по Тарыну не мог плыть против течения, хоть своими силами, хоть на лодке. Преодолеть эту страшную быстрину было можно лишь на глиссере - лодке с авиационным двигателем и воздушным винтом. Нечто вроде самолета, плавающего по воде.  А хариус преодолевал смертельную для человека быстрину с помощью одних плавников. В половодье русло Тарына страшно кипело, несло коряги, ворочало неподъемные валуны по дну.

Мясо колымской рыбы очень вкусное. Я помню, как удивился, попробовав впервые волжского леща. Как его только едят! Он весь нашпигован мелкими, как иголочки, костями, писигой. У хариуса один только хребет, больше костей нет. Хороша эта рыба как в ухе, так и на сковородке. Одна женщина, приехавшая на прииск к мужу из голодной послевоенной деревни, по этому поводу даже обмолвилась: «Как хорошо на Колыме, здесь даже рыба и та без костей!»

Мясо хариусов ценили и медведи, которые рыбачили в верховьях, на перекатах ручьев, они ловко выкидывали их на берег лапами. Беглый заключенный в тайге мог найти такое место, где эта рыба еще никогда не видела человека. Вот как я описал это в одном из своих рассказов:

«Беглец бросил в бочаг только что пойманного зеленого кузнечика. Не успел тот и дрыгнуть, как выворотилась из глуби сливовая башка хариуса: схватил кузнечика и ушел под корягу. Беглец привязал к ветке самодельную леску из конского волоса, достал из бурундучьей шапки крючок. И закинул удочку в бочаг. Та же рыбина теперь туго забилась у ног, сразу же перевалявшись в хвое лиственницы и песке. И  беглец оторопело смотрел, как глянцевитая синь боков и нежное матово-белое с бронзовыми полосками брюхо - все обратилось в живой ломоть земли, и… упустил! Подпрыгнул хариус и плюхнулся в воду. Если бы такое случилось на людях, он бы долго материл рыбину, вспоминая о ней, жаловался, но тут, глядя на мир сквозь одиночество, он, несмотря на голод, покорно смирился, словно оборотившийся в ломоть земли хариус превращением своим что-то объяснил в его душе и поэтому имел право жить. И уже уверенно, как ловец, идя по протоке, вытащил несколько хариусов поменьше, ударив головами о носки резиновых калош, убил и, разведя костерок, зажарил их на веточках. Под запекшейся коркой мясо было паркое, белое».

Но все это было в далекие 50 - 60-е годы. Теперь и на Колыме реки не те. Уже во время перестройки судьба меня свела в Мышкине с Павлом Татаркиным, бывшим колымским заключенным. Он отсидел свой срок в лагере на прииске имени Покрышкина, а потом прожил там  вольным до 1975 года. Затем вернулся на родину жены в мышкинское село Рождествено.

- Теперь там все по-иному, - махнул он рукой. - На малых речках поставили драги для промывки золота. Ты знаешь, какой вода становится после драги - мутный грязевой поток. А хариус любит чистую воду… Какая там рыба!..

И я вспомнил, как летом сытые хариусы заходили в протоки и рукава со спокойной водой и там  гуляли. Вода чистая, прозрачная, захочешь пить -  любая лунка к твоим услугам, каждую рыбину видать - кажется, можно рукой схватить.  Хариус очень пуглив: заметит тебя на берегу - стрелой уйдет в тень. Спрячешься за куст, укутавшись от комаров, и вот потихоньку подкидываешь ему крючок с червяком. К самому носу подведешь, а он - юрк! - и обойдет его брезгливо. И так случалось подолгу играть. Вот он перед тобой, весь на виду, как в аквариуме. Поймаешь кузнечика, насадишь. Вмиг на всплеск слетятся рыбешки. Но тут же разочарованно отпрянут. Нет, и на кузнечика не берет. Стоит таежный июль - самый сытый для хариуса месяц.

Николай Смирнов

Оставить комментарий