05.01.2012 | "Лось" - "Бог" по медведям

- А Мельникова знаете? - спросил немолодой соболятник с отметкой звериной лапы на голове. – Ну-у!.. Это же бог по медведю…

Вернувшись в Москву, я стал разыскивать «бога». Это оказалось нетрудным делом: Мельникова в Москве знает каждый охотник. Но «бог» несговорчив:

- На охоту? А вы знаете, это совсем не плюшевый мишка, - рычал в телефонную трубку сердитый голос. - Нет. Никого не беру…

Раз пять звонил, уговаривал. Ни в какую! Я готов был уже плюнуть, как вдруг он сам позвонил:

- Вы как медведь, упрямый… Ладно, беру. Приезжайте…

Зовут его Павлом Григорьевичем. Небольшого роста, коренастый, с густым хриплым голосом, спокойный и добродушный. Здороваясь с ним, я улыбнулся:

- Вы ведь и сами на медведя похожи…

- Ладно, ладно, держи мешок…

Укладываем банки с консервами. Ветчину, патроны. Веревка, буханки хлеба, ножик, порошки от кашля (чтобы не спугнуть при подходе)… В боковой карман Мельников аккуратно кладет бинты и склянку с йодом.

- Необходимо?

- Может случиться… Вот почитайте…

Расправляю у лампы измятый листок, доставленный почтой из валдайских лесов от Семена Леонтьева:

«Зверь бывалый. Ростом - годов пять-шесть, не больше. Но лютый!.. Летом трем коровам хребты сломал, в казенную лошадь вцепился - стали ходить осторожно: того и гляди насядет… На овсах стрелял не единожды, но, видно, глаза начали шалить. Ушел. К осени опять объявился. Двух лосей порешил и телушку у кума… По первому снегу я его выследил. Хитер зверина! По своему следу задом шел, потом - прыг в сторону шагов на семь… В поваленной осине берлога! Середина сопрела, так он в дупле. Приезжайте. Будет охота!»

- Да, совсем не плюшевый мишка…

- Совсем не плюшевый, не плюшевый, - подтвердил помогавший нам снаряжаться старик с большим носом и черною бороденкою. - Вот, извольте полюбопытствовать, - старик закатал рукав и показал шрам выше локтя. – Охотник оплошал, ружье уронил, я, как егерь, выручать кинулся. Ну встретились… Слава богу, ножик хороший случился…

Сборы закончились под самое утро. Перед дорогой легли вздремнуть. «Медвежий бог» сладко храпел, а я считал цветы на обоях и силился представить себе берлогу… Мы спим. И он спит. Толстый от лосиного мяса… Как он может забраться в дупло? Правда ли, что лапу сосет?.. На Севере медведя умкой зовут. И правда ведь умный - задом по своему следу вернулся… Наконец засыпаю. Снится валдайский лес, снится охота..

На второй день пятнадцать часов трясемся в кузове попутной машины - едем к Валдаю…

Деревенька на краю света. Семнадцать потемневших от мокрого снега деревянных дворов. С большим миром связывает деревеньку сорокаверстная дорога болотами. Главный промысел жителей - клюква. Собирают ее десятками тонн. Мужчины еще и охотятся. Бьют норку, куницу, выдру. Медведя бьют редко. Медвежья охота - праздник.

В избе деда Семена собралось полдеревни. Ребятишки воробьиной стайкой жмутся у двери, глядят на мешок, в котором, кроме патронов и хлеба, есть еще и конфеты. Молодые парни держатся независимо, помалкивают. Старики - на скамейке. Смешно держат двумя пальцами папиросы, говорят неторопливо, степенно. Синий дым над лампою. Сладкий, желанный для всех разговор о медведях, о предстоящей охоте.

«Медвежью энциклопедию» можно было бы писать по этому разговору. «В берлоге медведь не ляжет мордой на север, только на юг», «…Брешут, лапу не сосет. Сколько ни били, всегда сухая», «Сам гора, а медвежата родятся с кулак». Мельников молчит, прихлебывает чай. Когда он вставляет слово, все умолкают. Мельникова и тут знают: «Тридцать голов положил!»

Полночь. Глядим на часы. Старики нехотя поднимаются. Остаются шесть молодых охотников и сверх жребия еще дед Иван по прозвищу Лось. Этот почти девяностолетний старик с ласковыми голубыми глазами необыкновенно высок. За рост и длинные, как жерди, ноги его, наверное, и нарекли Лосем. В избе Семена стоит он согнувшись. Седая голова упирается в потолок. Никто не ходил по здешним болотам больше, чем Лось. Ему смертельно хочется попасть на охоту. Он, как мальчик, моргает глазами, боится, что не возьмут. Все молчаливо соглашаются взять Лося…

Утром пьем чай. В темноте, ощупью, кладем в сани ружья, привязываем сзади легкие нарты. Гуськом вслед за подводою уходим к лесу. Из крайней избы голос: «Ни пера вам, ни пуха!»

Идем по липкому снегу. Сбоку утопают в сугробах четыре собаки, натасканные по медведю. Свинцовый рассвет. Низкие облака цепляются за черные верхушки елок и оседают где-то за краем болота. А края не видно. За горизонт уходят чахлые кусты и желтый камыш. Все засыпано снегом. Стоит чуть оступиться - попадаешь в полную ржавой воды воронку. То и дело снимаем резиновые сапоги, выливаем воду и меняем носки. Сбоку нашего следа - остатки войны: скелеты машин, дырявые немецкие каски… Дед Лось знает в этих местах каждую кочку, каждое озерцо. Без похвальбы рассказывает старик об убитых лосях, медведях, о том, как проводил разведчиков по этим болотам.

- В нашем краю мало дорог, зато медведь, лоси… - рассуждает дед. Идти ему трудно. Я отстаю от охотников, чтобы Лось не чувствовал себя одиноким на этой, может быть, последней, для него медвежьей охоте…

Большими островами на белом болотном море темнеет лес. Округа так и называется - Острова. На одном непроходимом острове мы оставляем лошадь и делаем первое совещание. Проверяются ружья, пристегиваются патронташи. Я протираю ваткой объективы. Дед Лось с любопытством разглядывает необычный наряд, который натягивает на себя Мельников: тонкая, в зеленых и желтых пятнах рубашка, и белые, под цвет сугробов, штаны.

- А я всю жизнь вот в этом пиджаке стрелял, - не то с гордостью, не то с сожалением говорит Лось.

…Еще одно совещание. До берлоги километра четыре, но все говорят почему-то вполголоса. Уточняем план «осады берлоги» и снова идем. Опять непроходимый остров. Поваленные бурей осины. Плотный строй елок, мелкий березняк, вывороченные, похожие на медведей корни деревьев. Все это покрыто белыми подушками снега. С березы шумно поднялись два черных тетерева. Никто даже головы не поднял - идем на медведя! Только мы с Лосем провожаем глазами шумные крылья. Под ногами упругое, как перина, болото. Наступишь на кочку - красными пятнами расплывается клюква. Кладем в рот холодные кислые ягоды…

«Хозяин берлоги» Семен делает условные знаки: близко! Собираемся возле елки. Ни звука. Семен чертит на снегу круг, в середине делает метку. Все понимают - берлога! Мельников сдирает ногтем пушистую метелку камыша, кидает кверху. Потом колдует над компасом. Всем ясно: определяются ветер и южная сторона, куда непременно выскочит зверь.

Шепотом предлагаются и отвергаются варианты подхода. Наконец сговорились. Пять человек во главе с Лосем рассыплются цепью с угла квартала - «наперерез зверю»… Семен, Мельников и я будем подкрадываться. Двое парней пойдут следом за нами и после выстрела пустят собак…

От наших ног в снегу остаются глубокие ямы. Идем след в след: Семен, потом Мельников, потом я с фотокамерой и запасным ружьем для стрелка. Жарко. Скидываю полушубок и остаюсь в одном свитере. Необхватные ели стоят сурово, как на шишкинских безлюдных картинах. Такие же великаны лежат под ногами вповалку. Бурелом, коряги. Зеленые бороды мха липнут к одежде. В трех шагах человека не видно. Где тут найти занесенную снегом берлогу! Тут целый паровоз можно спрятать и не найти. Но Семен знает, что делает. Вот он нагнулся, поднял палец… Зарубка на елке. Цепочка зарубок. По первому снегу Семен выследил зверя. Уходя от берлоги, через каждые пять шагов делал пометки на березах и елках.

- Вот тут он лося прикончил, - шепчет Семен.

Еще два десятка тихих шагов. Тикают часы на руке. Стучит черный дятел на сухой березе. Наконец Семен замирает…

Занесенная снегом толщиною в хорошую бочку осина. Недалеко от корня чуть заметна проталинка. Ставлю «телевик» и, замирая от чересчур громких щелчков, делаю снимки. Краешком глаза вижу, как медленно поднимаются ружья. Зверь, конечно, слышит нашу возню, но встать не решается - уж больно хороша постель в старой осине… По знаку отскакиваю назад. Хлопок в ладоши и почти в то же мгновение гулкий разрыв тишины. Почти не заметил, как рыхлым пирогом вздулся снег над осиной, как что-то черное с ревом встало и, нюхая воздух, двинулось в нашу сторону… Где-то, за самой спиной, неистово рвутся, захлебываются злостью собаки. Вот метнулась одна. Мельников медлит со вторым выстрелом, чтобы я успел щелкнуть. Рев и предсмертный визг соболя. Медведь не хочет сдаваться. В бешенстве рвет зубами рану у задней ноги. Собаки повисают на гриве, кубарем падают в снег от взмаха когтистой лапы. Медведь встает на дыбы. Выстрела нет. Проклятая гущина! Если б на прогалину выскочил… Словно угадав это желание, медведь вдруг крутнулся волчком и, отбросив собак, припадая на разбитую пулей ногу, кинулся на прогалину.

- Упустили! Упустили! – истошно кричит Семен.

Но собаки достали. Свалка. Два снимка «телевиком» и выстрел… Все это длилось, может, сорок, может, пятьдесят секунд.

…Разглядываю берлогу. Мельников с подчеркнуто спокойным видом продувает ружье. Семен интересуется медвежьей лапой.

- Он! Его на овсах стеганул, вот метка… Живуч!

Возбужденные молодые охотники пробуют приподнять зверя. Старик Лось рисует палкой по снегу какой-то узор и советует, как уложить на санях зверя.

Все почувствовали вдруг усталость, заторопились домой. Опять лесной бурелом, мятая клюква под сапогами, хлопанье тетеревиных крыльев и водяные ловушки на болотной тропинке. Двадцать километров до дому. Но какой охотник пожалуется на усталость!

Вечером у самовара шумно обсуждаем облаву. Особенно доволен Семен:

- Чуть не ушел, чуть не ушел!..

Старик Лось отказался от чая. Выпив «чарку с устатку», он вышел на улицу. В открытую форточку слышен гам ребятишек и баб - вся деревня пришла поглядеть зверя.

- У, вражина! - взвизгивает баба, хозяйка задранной летом коровы. - Зубы-то, зубы-то - шилья!

- Да-а… - вздыхает Лось, нюхая табак. - А я в молодости ходил на медведя с рогатиной. И ничего, до девяноста лет дожил…