02.10.2013 | На Камчатку за хариусом

На Камчатке, в поймах глубоких или каменистых рек, мы с Эдиком в основном передвигались медвежьими тропами. Медведи придерживаются воды и не сокращают свой путь на излучинах, увеличивая наш маршрут. Но хуже когда тропа вдруг уходит в какой-нибудь приток или просто растворяется, и мы продираемся сквозь заросли кедрового стланика, стелящейся рябины, рододендрона или просто путаемся в огромной траве, проклиная и себя и медведей.

На Камчатке, в поймах глубоких или каменистых рек, мы с Эдиком в основном передвигались медвежьими тропами. Медведи придерживаются воды и не сокращают свой путь на излучинах, увеличивая наш маршрут. Но хуже когда тропа вдруг уходит в какой-нибудь приток или просто растворяется, и мы продираемся сквозь заросли кедрового стланика, стелящейся рябины, рододендрона или просто путаемся в огромной траве, проклиная и себя и медведей.

Но если по направлению нашего маршрута попадается небольшая река, протекающая по песчаным косам, с прозрачной, тихой водой и мелководными журчащими перекатами – лучшей дороги для нас нет. И мы с Эдом, имея большой запас времени, вырезаем удилища и привязываем к ним лески с маленькими самодельными блеснами.

Мы с другом расходимся в пределах видимости и начинаем поиски рыбы. Хариус обычно стоит в засаде под склонившимися ветками, поваленным деревом, за камнем или просто в тени. Вот мимо таких засад мы и проводим блесну, плавно играя ею вверх – вниз, вверх – вниз…

Я прекрасно вижу блесну в чистейшей воде и слежу за ней, то с восторженным азартом, то с трепетным ожиданием. Молнией подлетит килограммовый хариус и после мгновенной подсечки забьется в бешеной пляске в воде и воздухе, развернув, как знамя, свой спинной плавник. То вдруг вдарит метровая щука, и взорвется вода, и не успеют еще опуститься взлетевшие брызги, а ты стоишь в оцепенении, с оторванной леской или переломленным удилищем в трясущихся руках. Приходиться заново налаживать снасть, успокаиваться и затем продолжать охоту.

На обед мы отбираем по два-три крупных хариуса, а остальных отпускаем. Основная рыбалка у нас еще впереди, когда мы будем возвращаться.

В конце маршрута, где-то на склоне сопки, у звонкого, светлоструйного ручья, мы разводим костер, и когда угли кедровника запышат жаром, Эдик запекает хариусов. Он потрошит их со спины, разворачивает в одну плоскость и нанизывает на шампуры, сделанные из прутьев. Подсаливает, втыкает прутья вокруг костра, чешуей к жару (а от кедрового стланика невероятный жар). Плотная чешуя хариусов нагревается, как сковородка, рыба шкворчит, и течет сок по прутьям.

Я лежу у костра и слушаю Эдика.

- Хариус хитрый! Как у всех лососевых, у него - жировой плавник, а какой он лосось, если нерестится весной? Чтобы, наверное, осенью, во время нереста, лососи его принимали за своего, и он мог безнаказанно лакомиться красною икрою. А может наоборот: хариус – единственный благородный лосось, а остальные – нет.

- Верно! – Восклицаю я.

И мы улыбаемся друг другу и невольно смотрим вниз, туда, где нас ждет светлая, прозрачная, как небо, река с живыми молниями – хариусами.

Вскоре, в Москве, Эдик погибнет, и если душа его бессмертна, она обязательно появится и здесь, на этой реке, и пролетит над всеми нами пройденными маршрутами в этом удивительном краю – Камчатке.
 

Владимир Киселев

Оставить комментарий