21.09.2010 | На речке Сороке

Много разных встреч подарила мне охота. Помогла научиться разбираться в людях, понимать их. Какие-то встречи забылись выскользнув из памяти, а какие-то крепко-накрепко врезались в неё как, к примеру, вот эта о которой я и хочу рассказать. Вроде бы и ничего особенного, повстречал в лесу человека, разговорились. Но есть в этой встрече своя особинка, без которой она и не состоялась бы.

Много разных встреч подарила мне охота. Помогла научиться разбираться в людях, понимать их. Какие-то встречи забылись выскользнув из памяти, а какие-то крепко-накрепко врезались в неё как, к примеру, вот эта о которой я и хочу рассказать. Вроде бы и ничего особенного, повстречал в лесу человека, разговорились. Но есть в этой встрече своя особинка, без которой она и не состоялась бы.
Весна в тот год запаздывала. Словно взбеленившаяся девица на выданье никак не шла в объятия к месяцу апрелю. Холодила. Посыпала снеговыми дождями, играла холодными ветрами, душила пробуждающую природу крепкими ночными заморозками. По утру снег настился, и не отпускали до самого полдня. Каждый шаг по лесу был за версту слышен. Даже к вербному воскресенью молчала цветом верба, не добрый знак – весь год на смарку, - поговаривали у в деревне.
Хоть и холод стоял, а весна всё одно день ото дня подтягивалась. Ночью мороз, а утром когда выглядывало солнце просыпался в птичьем пении лес. На перебой, словно соревнуясь между собой, барабанили по сушинам пёстрые дятлы, где то в глубине леса устроившись на маковках самых высоких сухар ворковали вяхири. Тянулись с юга гусиные караваны и на заснеженных болотах будили весну вернувшиеся с зимовок журавли. К полудню, накрывала дали лёгкая сизая дымка и воздух дрожал от солнечного тепла и нежно фиолетовыми казались кроны берёз. Сорочьё таскало в клювах хворост – подправляя, старые, да выстраивая новые гнезда. Суетились воробьи купаясь в лужах талого снега.
Холода крепко попридержали вальдшнепиные тяги. Я упористо ходил каждый вечер на поляны, что теперь тянулись по мелколесью у речки Сороки, где некогда были раздольные сенокосные луга. И почти всегда возвращался домой порожний, вешал на вешалку не пригодившийся ягдташ, убирая ружьё до следующей вечёрки. Я исправно ходил на тягу в надежде попасть под пролётного вальдшнепа. Но удача не шла мне в руки. Всё больше случалось так что я вовсе не видел тянущего вальдшнепа. Высыпали звёзды, вырисовывался чёткой жёлтой нитью, словно выведенный изящным вальдшнепиным пером растущий месяц, вновь наступала ночь и я уходил домой.
И в тот последний день охотничьего сезона я вновь пришёл к Сороке что бы уже проститься с ней до будущей весны или дай бог до осенней грибной поры. Не торопливо, по кладям перешёл речку Щуровку и обходя малинник спустился с бугра вниз. Ещё с самого раннего утра до полудня шёл дождь, и всё вокруг было вымочено им до нитки. С голых ветвей ольх наземь сыпались капли и оттого окружающий лес словно всхлипывал и стонал и было как-то по-особому зябко и промозгло.
До зорьки оставалось с час короткого апрельского предвечерня, и я решил пройтиться верхом берегового вала что бы несколько согреться.
На вершине высокой ольхи одиноко пел чёрный дрозд. Над поляной, стремительно, цвиркая в полёте промчался, кем-то стронутый с болотной мочажины кулик-перевозчик. Воздух стыл и к ночи обещался лёгкий заморозок. В ельнике, что тянулся в даль речки по правую сторону, где ещё кое где белели островки «измятого» весной снега, пересвистывались рябчики. Я бы так незаметно и прошёл эту небольшую слегка вдающуюся в молодой березняк полянку, если бы не фигура охотника у большой одиноко растущей ольхи.
Меня заприметили намного раньше – выдали плотные кусты корьяжника через которые я начал продираться как только выбрался к Сороке и стал огибать ручеёк-протоку. Под моими сапогами шуршала прошлогодняя примятая снегом, иссохшая трава. На голых мочажинах, разбросанных по поляне, цвела неприметная на первый взгляд пушица.
До начала тяги было чуть более получаса. У горизонта, провожая на покой солнце разлилась малиновым цветом вечёрка. Где-то у берегового отвала в бобровой плотины надрывно ойкал невидимый мне бекас.
Незнакомцем оказалась женщина. Моё появление тут нисколько не удивило её. А чего удивляться то впрочем! Сразу было видно, что охотник. А вот она? Зачем тут? Что привело её сюда на берега заброшенной речки Сороки, на эти зарастающие лесным сором, поляны. Кто она? Я никогда прежде её не встречал, хоть и хожу на это тяговое место каждую весну вот уже не один десяток лет.
- Не удивляйтесь, я тоже охотница – встретила меня восклицанием незнакомка, понимая моё удивление и по видимому стараясь опередить меня в вопросе.
- А ружьё? – выпалил я.
- Я душой охотница – вновь промолвила она и разрешая мне присесть рядом на иссохший берёзовый кряж, слегка подвинулась.
На вид ей было чуть больше сорока. Не большого росточка, с чёрными как смоль глазами. Одета по лесному – в поношенной теплушке на запах. В брюках цвета хаки, да в полусапожках.
Я с нескрываемым удивлением разглядывал незнакомку. И нет, видимо, у неё страха нет перед лесом и наступающей ночью – ведь возвращаться-то придётся в полной темноте. Да и от деревни – версты четыре будет.
- Небось, думаете, как я тут оказалась?
Я кивнул головой.
Хорошо я эти места знаю. Вон там по речке, чуть левее большие омута будут – с них частенько селезней поднимаешь, а вон там, ближе к большой излучине реки Щуровки старые барсучьи норы.
- А вы давненько сюда приходите? – обратилась она ко мне.
- Каждую весну. Лучше здешних вальдшнепиных полянок во всей округе нет – заметил я.
Ранний майский жук, грузно поднявшись с земли наткнувшись на ольховую ветку, и словно оторвавшийся жёлудь рухнул в низ, затерявшись в серости прошлогодней травы.
Моё внимание отвлекла малиновка, что перепархивала в изломанном лосями кусту корьяжника и почему-то ни как не хотела с него слетать. Она то слетала в самую гущу нижних ветвей, то вновь выпархивала наверх, суетилась, любопытничала, зорко и настороженно посматривая в нашу сторону, словно стараясь разобраться в том, кто мы такие и зачем тут оказались в столь поздний час. В глубине леса хрипло заворковал вяхирь и прямо над нашими головани держа интервал, пересвистываясь, пронеслась стайка чирков.
Какое-то время мы вновь сидели молча, словно боясь своим разговором нарушить спокойствие апрельского вечера, думая каждый о своём. До начала тяги оставались считанные минуты. На лес наседали густые сумерки и уже даль начинала сливаться одним единым чёрным пятном.
- Валешень, - на распев, мягко произнесла она, смотря по прежнему в глубину лесной вырубки, туда где уже начинали садиться сумерки угасающего дня. Он никогда не называл их полностью, а всегда вот так, ласково, с какой-то загадочностью в слове, перемешанной с искренним любопытством и трогательностью к этой птице. Ведь правда интересная птица? – обратилась она ко мне за ответом.
Я понял, что «им», она называет какого-то близкого ей человека. Но почему его нет рядом с ней? Вопрос личный и просто так его не задашь.
Над речкой, что была чуть в стороне от нас, над самыми верхушками кряжистых ольх протянул первый вальдшнеп.
- Что же вы сидите? Тяга началась? – словно очнувшись от глубокой думы, выпалила она. – Сейчас вернётся. Пройдёт над ближнем берегом. Ступайте!
Я в какое-то мгновение подумал, что не отправься я сейчас же на то место, где только что протянул вальдшнеп, она сама ринется туда.
Поздний вечер спешно переходил в ночь. Смолкли певчие птицы. За Щуровкой в ельнике ухала неясыть, и стонала акая-то неведомая мне ночная птица. Огромная луна выбралась над самыми маковками вершин ночного леса.
- Знаете, тогда был точно такой же вече. С прохладцей, тихий, и луна была вот такая же, огромная, яркая в цвете, с морозным ободком.
- Да вы знаете, вновь обратилась она ко мне, я и о тяге впервые услышала от него, от мужа. Ярым вальдшнепятником был! В первую нашу с ним совместную весну он взял меня на вечёрку. Я ещё тогда противилась, - на какую ещё такую тягу ты меня тащишь? Он меня тогда почти силком привёл. Как раз вон там, и стояли мы. И она показала рукой в ту сторону, где рос уже молодой берёзовый мелятник, прихвативший за десяток прошедших лет добрый угол лесной закрайки.
- Местечко-то было тогда чистое. Вальдшнепы как раз тянули над самой Сорокой, а затем, подворачивая на сторону, проходили над руслом Щуровки.
Незнакомка засмеялась.
- Я тогда частенько вальдшнепихой была и моей задачей было шапку подкидывать, подманивая пролетающего кулика. Получалось. Муж хвалил. Сперва правда опаздывала немного, а потом, ничего, приноровилась. Вальдшнеп при хорошем броске шапки-ушанки тянул прямо на меня.
– Надо же, тянул. Не летел, не пролетал, а именно тянул.
На какое-то мгновение она замолкала пристально всматриваясь в густоту надвигающихся сумерек.
Пропустив за разговорами пару долгоносиков краем поляны, я так и не встал под тягу. Централка так и осталась незаряжённой и тихо стояла за моей спиной прислонённая к ольхе.
- А вы знаете, вальдшнеп необычная птица. Словно не от мира сего. Скрытен. Загадочен. И глаза у него какие-то особенные, человечные, смотришь в них и словно растворяешься во взгляде. Да и в тяге своя загадка! Тянуть начинают, словно женихи на вечернюю гулянку выходят. Не правда ли? От этих своих слов она смущённо улыбнулась.
Над лесом прохоркал не видимый вальдшнеп и резко смолк.
- Наверно самочку заприметил и сел, - пояснила она. Смотришь на тянущего валешеня – словно огромный ночной бражник порхает.
Бывало, возьмёт меня на тягу, посадит рядом на стульчик-складень, а сам рядом стоит весь в ожидании тяги.
Смотрела я на мужа, на то, как он ожидал тяги, и всегда ему завидовала. Завидовала его страсти.
- Четыре года тому назад погиб он у меня в автомобильной катастрофе. Судили потом того, кто сбил, да что толку, - к жизни то моего Сашку уже не вернёшь. Она замолчала, тяжело вздохнув. А потом добавила: - Вот и прихожу сюда каждый апрель. Приеду к родителям, а сама на вечёрку сюда, словно к нему бегу, словно ждёт он меня тут.
Воздух резанул свистом промчавшийся чирочьей стайки.
Сумерки налегли и ночная темень накрыла лес.
- Вот и ночь наступила – произнесла незнакомка. И нам пора к дому ближе.
В остановленном ручье старки чавкая молодой порослью нюньки копошилась ондатра. Заслышав наше приближение, она замолчала, а затем шумно ушла под воду. Вдалеке шумела перекатами старая бобровая плотина, ухала сова и тревожно застрекотав слетел с ели потревоженный нами черный дрозд.
Мы перешли речку по огромной ольхашине, удачно сваленной бобрами и зацепившей оба берега. Неспешно с полчаса, прошагав лесной тропкой освещая себе путь фонариком вышли в край поля на той стороне которого мерцали яркие огоньки уличных фонарей.
- Прощайте. До следующей весны, - обратилась ко мне моя попутчица. А спустя минуты по полю в кромешной темноте слышались удаляющиеся шаги да мелькал лучик её фонаря.
Немного постояв, побрёл и я ближе к дому, прижимаясь к лесу, обходя стороной деревню и выправляя свой путь на старую лесную дорогу. Спустя ещё полчаса был и я дома.
Всю дорогу до дому я думал об этой встрече. Надо же даже имени незнакомки не спросил. Словно и не было её со мной в этот тяговый вечер.
А всё же, как же нужно любить человека, что бы вот так храня память о нём каждую весну приходить на то место, где были счастливы вместе. Придти и зная что ты тут одна, просто напросто под хорканье и цыканье вальдшнепов скоротать вечёрку и возвратиться домой словно со свидания, с дорогой сердцу встрече…

Литературный конкурс журнала "Охотничий двор",
Автор: Трушин Олег,
г. Шатура

Оставить комментарий