11.10.2010 | Пистонка

Я много писал про охоту,
Рассказывал больше того
Про зорьки в лесах, на болотах,
Про меткость ружья моего.
А. Яшин. «Исповедь»

В тот день дед пришел с охоты уставшим, промокшим до нитки. Его старая пистонка выглядела еще печальнее – мокрый сыромятный ремень разбух, ствол покрылся тонким слоем ржавчины, ложа, с двумя продольными трещинами, была обмотана тряпочкой. Дед, Петр Артемьевич, уставшим взглядом посмотрел на меня, поставил пистонку в угол и сказал:
– Все, шабаш, наохотился, стар я стал. Забирай пистонку, если хочешь, может еще постреляет.
Я не верил своим ушам! Пистонка, к которой я боялся притронуться и имел право только смотреть на нее, вдруг, так просто, стала моей! Уж не пьян ли мой дед? Дед выпивал, но только по большим праздникам, а сегодня ведь не праздник. Неужели моя мечта сбылась? Ведь дед как-то говорил об этом и ранее... Я с недоумением смотрел на деда и молчал.
– Что молчишь? – спросил дед, поглядывая на меня. Его уставшее лицо стало добрым, он даже улыбнулся, – бери, почисти, а все остальное покажу завтра.
Я, онемевший от счастья, схватил пистонку и потащил ее домой. Мы жили на другом конце деревни. Забавное это было зрелище – двенадцатилетний мальчишка тащит большое ружье, обняв его обеими руками, как куклу.
А ружье было тяжеловато... Длинный ствол с толстыми стенками, дубовая, но треснувшая ложа, сделанная дедом еще в молодости – все было внушительно. Пистонка весила около пяти килограмм. Естественно, ружье было однозарядным и заряжалось с дула. Калибр, вероятно, был десятый. Да и не знал я тогда ничего ни о калибре, ни об устройстве ружья. Думал только об одном – ружье мое, я буду из него стрелять! И еще одна самолюбивая мысль вертелась в моей детской голове – у всех моих друзей ружей нет, а у меня есть! Я с презрением выбросил в мусорку свою охотничью рогатку.
Мама с удивлением спросила меня:
– Неужели дед дал?
– Отдал, – сказал я, с трудом проглатывая воздух.
– Что ты с ним будешь делать?
– Стрелять уток, – уверенно ответил я.
Дед по отцу, Петр Агафонович, сидел в сенях и плел лапти. По моей просьбе он удалил ржавчину, протер ружье насухо, но ствол чистить было нечем. Я снова побежал к деду через всю деревню за шомполом. Дед вручил мне самодельный деревянный шомпол и три коробочки. На одной из них было написано – «Порох “Медведь”», а две другие были без надписей. В одной коробочке оказалось грамм триста дроби, а в другой – пистоны. Дед отдал мне коробочки со словами: «На первое время хватит». Я, обрадованный такими подарками, галопом пустился домой.
По дороге я встретил своих друзей и с восторгом сообщил им потрясающую новость – у меня есть ружье! Скоро придет дед, и будем стрелять! За один вечер я стал всеобщим кумиром, все напрашивались ко мне в гости, чтобы посмотреть на ружье. Кольке Бородину я по секрету сказал: «Завтра». Сердце мое трепетало от нетерпения и гордости. Мы с дедом почистили ружье до блеска и повесили на стенку.
Ночь была бесконечно длинна – я несколько раз ходил смотреть на месте ли ружье? Утром мне не спалось... Хотелось поскорей увидеть деда и зарядить ружье, а может быть, и выстрелить. Время тянулось медленно, но я скрасил его бесконечными рассказами о своем ружье.
После обеда пришел дед Петр Артемьевич. Зайдя в дом, он снял старую шапку, перекрестился на божницу (угол, где стояли иконы), поздоровался с дедом Петром Агафоновичем и обратился ко мне:
– Ты почистил пистонку?
– Да, почистил, ты бы показал мне...
– Расскажу и покажу все. Давай, тезка, покурим, – обратился он к Петру Агафоновичу и деды со знанием дела завернули табак в газетную бумагу. Покуривая, они неторопливо говорили о лошадях и весеннем севе. «И когда они закончат курить? Ну что интересного в лошадях?» Я вертелся у дедов перед глазами, чтобы обратить на себя внимание. Но вот самокрутки закончились, и дед сказал мне:
– Неси пистонку-то сюда. Я принес.
– Видишь это маленькое отверстие с бугорком? Так вот на него надевается пистон. Но сделаешь это после того, как ружье будет заряжено. А порох засыпать надо правильно, меркой. Принеси-ко наперсток. Вот.. .Один большой наперсток пороху засыпаем в ствол, запыживаем газетой, и пыж забиваем шомполом. Теперь дробь… Полтора наперстка засыпаем в ствол и снова запыживаем. Готово. Если сейчас взвести боек (дед погладил боек пальцем) и нажать на спусковой крючок (дед показал на него пальцем), то ружье выстрелит. Понял?
– Понял...
– Тезка, где стрельнем-то?
– Так ведь в стенку амбара можно.
Мы вышли во двор. Дед повесил четверть газеты на стенку амбара, отмерил сорок больших шагов и подозвал меня:
– А теперь надо надеть пистон и взвести боек. Понял?
– Понял, дед.
– А теперь прицелься так, чтобы дуло было наведено на цель. Когда прицелишься, то, не торопясь, плавно нажми на спусковой крючок. Да не дергай. Понял?
– Да.
Дед поднял ружье, навел ствол на газету и нажал на спусковой крючок. Я вздрогнул от неожиданного грохота. Перед дедом стояло облако дыма, а он, довольный, опустил ружье и пошел смотреть газету на стенке амбара. Я – за ним. Вся газета, особенно в середине, была пробита дробинками. Дед долго считал пробоины и, довольный, сказал:
– А ничего, бьет еще! И дробинки вошли в дерево, почти не видно. Сейчас стреляешь ты, – обратился он ко мне, – заряжай сам.
Поглядывая на деда, трясущимися руками, зарядил пистонку. Дед удовлетворенно молчал.
– Зарядил, вроде бы...
– А теперь стреляй.
Руки мои дрожали. Пистонка показалась тяжелой-тяжелой! Газета – маленькой-маленькой! Я навел ствол на ее центр, зажмурил глаза и нажал на спусковой крючок.
Бум! Меня ударило в плечо, я сделал пару шагов назад. Кругом дым. Сердце мое бьется, как у пойманного воробья. Положив пистонку на землю, я поспешил к газете. В голове крик – попал ли? Дед осмотрел газету и сказал: «Попал... ведь».
«Попал, попал, попал!» – кричал кто-то во мне, и я, сияя от счастья, глядел на деда восторженными глазами.
– Ну, как утки прилетят, пойдешь на охоту к Шохре, к Калинкиной заводи. Да шалашик сделай, а то утки тебя заметят и не сядут на воду. Стреляй, когда они соберутся в кучу. Штуки три – четыре. Наводи ствол в кучу и пали. Помни, что выстрел у тебя всего один, а дроби и пороху осталось мало.
После этой речи деды снова закурили, поговорили о лошадях, о пашне и разошлись по домам. Я почистил пистонку, повесил ее на гвоздь и стал ждать весну – настоящую, когда прилетят дикие утки. Две недели тянулись мучительно долго, но весна пришла. С Колькой Бородиным мы построили шалаш, каждый день ходили его поправлять и проглядели все глаза – не прилетели ли? А уток все не было.
В мае начался разлив рек. Наша речка Боковая вышла из берегов и затопила луга. Вода подошла к Шохре, образовав многочисленные заводи, на одной из которых и стоял наш шалаш. По утрам и вечерам я упорно сидел в нем и ждал, ждал...
И вот однажды долгожданный миг наступил. Пробираясь к нашему шалашу, я услышал тихое покрякивание и плеск воды за ивовыми кустами. «Господи, ну сделай так, чтобы они выплыли ко мне, ну что тебе стоит!» – умолял я бога. И терпеливо жду. Сижу как мышка, не шелохнувшись. Стало смеркаться.
И вдруг… Что это? Свист крыльев, шум и небольшая стая уток плавно, вытягивая вперед лапы, села на мою заводь совсем недалеко, метрах в тридцати от шалаша. Это были кряковые утки. С минуту они осматривались, а потом, довольно покрякивая, стали кормиться. Из кустов выплыли еще несколько птиц и присоединились к прилетевшей стае. Мое сердце стучало, от волнения рябило в глазах. Я водил ствол пистонки с одной утки на другую, но не стрелял. Пусть соберутся в кучу.
Ну плыви же, плыви! Еще чуть-чуть... Вот она – кучка! Навожу – бах! Удар в плечо, и я перевертываюсь на спину вверх ногами. Поднимаюсь – дым, ничего не видно. Выскакиваю из шалаша и вижу – три уточки плавают вверх лапками, а одна, хлопая крылом, удирает в кусты.
Бегу по мелководью за утками, хватаю их за шеи, пытаюсь поймать подранка и проваливаюсь в яму. Вылезаю на берег, выжимаю одежду, беру пистонку и иду домой. Нет – не иду, а лечу!
Гордость распирает меня. Как жаль, что меня никто не видит! А вот и Колька. Теперь все узнают о моей охоте. Гордо проходим с Колькой по деревне туда и обратно – чтоб все видели! Уток держим на виду… Колька всем своим видом показывает свою причастность к охоте. Я – на седьмом небе!
Иду к деду Петру Артемьевичу. Дверь открывает бабушка и охает – увидела, что я мокрый с ног до головы. Выходит дед – улыбается. Подаю ему двух уток, он берет одну и говорит:
– С полем, тебя.
Я не знал тогда значения этого слова и, пропустив слова деда мимо ушей, взахлеб рассказываю ему о моей охоте.
Ночью мне снились утки. Они летали, кружились, садились на воду, а мне все время что-то мешало стрелять, и я тяжело переживал.
Утром я тщательно почистил пистонку.
Начиналась новая, неизведанная жизнь.
Пистонка верно служила мне шесть лет. Уходя в армию, я подарил ее двоюродному брату Сергею. Некоторое время он с ней успешно охотился, но ничто не вечно. Однажды, во время охоты, произошел разрыв ствола, но Сергей, к счастью, не пострадал. А ведь пистонке было уже более сотни лет. Вероятно, ее изготовили при императоре Николае I.
Мое первое ружье было счастливым. Я испытал с ним радость первых, удивительно страстных охот. И осталась пистонка в памяти как первая любовь.