27.10.2010 | ОХОТНИК, ДРАМАТУРГ, ПУБЛИЦИСТ

В отличие от советского прошлого нынче редкая публикация по вопросам ведения гончих обходится без ссылок на авторитет Николая Павловича Кишенского (1850–1927 гг.). Несколько раз переиздавалась его книга «Ружейная охота с гончими», вышедшая в 1906 году; в Тверской области, где жил Кишенский, тринадцать лет подряд проходили состязания гончих его памяти. С помощью краеведа Н.В. Белова организаторам состязаний удалось познакомиться с потомками Николая Павловича, скопировать фотографии из семейного альбома и родословную дворян Кишенских.

В отличие от советского прошлого нынче редкая публикация по вопросам ведения гончих обходится без ссылок на авторитет Николая Павловича Кишенского (1850–1927 гг.). Несколько раз переиздавалась его книга «Ружейная охота с гончими», вышедшая в 1906 году; в Тверской области, где жил Кишенский, тринадцать лет подряд проходили состязания гончих его памяти. С помощью краеведа Н.В. Белова организаторам состязаний удалось познакомиться с потомками Николая Павловича, скопировать фотографии из семейного альбома и родословную дворян Кишенских.

Примечательно, что имя Дмитрий носили на протяжении не менее полутора столетий представители четырех поколений рода Кишенских: дед, дядя, брат и сын Николая Павловича. Дед Дмитрий Егорович участвовал в войнах против Наполеона, ушел в отставку «за раною» в чине полковника, впоследствии на гражданской службе занимал пост Управляющего Удельной конторы в Нижегородской губернии. Сын Николая Павловича Дмитрий Николаевич учился в Санкт-Петербурге, после революции работал на торфоразработках в Тверской области. Брат Дмитрий Павлович – профессор медицины, после революции эмигрировал сначала в Югославию, а затем в Чехословакию. Наконец, дядя Дмитрий Дмитриевич – драматург, публицист, редактор и, кроме того, автор рассказов о псовой охоте, которые печатал в своих журналах Л.П. Сабанеев. Можно предположить, что пример дяди, его знакомства в литературных кругах наряду с собственным талантом позволили Николаю Павловичу стать «генералом от гончей литературы», как назвал его Н.П. Пахомов.  

Дмитрий Дмитриевич Кишенский родился 17.02.1834 года в родовом имении Кишенских в Лукояновском уезде Нижегородской губернии, пожалованном за верную службу в 1624 году их предку «Андрею Яковлеву сыну Кишенскову» царем Михаилом Федоровичем Романовым. Какое-то время Дмитрий Дмитриевич учился в Пензенском дворянском институте. Его отец, упомянутый выше Дмитрий Егорович, кроме имений в Нижегородской губернии, имел землю и крестьян в Аткарском уезде Саратовской губернии. После смерти отца и раздела наследства между четырьмя его детьми Дмитрию Дмитриевичу досталась часть Саратовского имения, которое, видимо, не давало достаточно средств для существования, так что в 50-х и 60-х годах он работает агрономом и техником в различных именьях. В 70-х годах живет в Москве и занимается литературным трудом.
  Сведения о Д.Д.Кишенском как драматурге содержатся в статье «Достоевский и Кишенский» (автор А.В. Архипова), помещенной во втором томе сборника «Ф.М. Достоевский. Материалы и исследования» (Л., (1976 г.), а также в статье о Д. Кишенском, помещенной в сборнике «Русские писатели. 1800–1917» под редакцией П.А. Николаева, 1992 год (автор статьи А.И. Рейтблат). 

Архипова характеризует Д. Кишенского как «малообразованного, консервативно настроенного, неумного и чрезвычайно амбициозного человека». И это несмотря на то, что в своей же статье она говорит: «Достоевский назвал драматурга «тонким художником», говорил о множестве «истинных достоинств пьесы» и заканчивал статью фразой: «Серьезнее ничего… не появилось в нашей литературе за последнее и, может быть, довольно длинное время». Разговор идет о драме «Пить до дна – не видать добра», которую Достоевский напечатал в редактируемом им журнале «Гражданин». Заметим: три пьесы Кишенского, включая вышеназванную, в 1873 году были удостоены золотой медали на конкурсе пьес для народного театра. Кому же верить, Архиповой или Достоевскому?! Как Кишенский в письмах к Достоевскому, так и Достоевский считают друг друга единомышленниками, хотя между ними и случилась ссора из-за правки Достоевским драмы Кишенского «Падение». Так на чем же основана столь категоричная характеристика Кишенского со стороны Архиповой? Стремясь доказать революционную направленность мыслей Достоевского, Архипова преподносит его ссору с Кишенским как борьбу идей революционно мыслящего Достоевского и реакционера дворянина Кишенского, критикующего «нигилистов, отрицающих веру, брак, все моральные нормы». В вину Кишенскому Архипова ставит его неприятие терроризма: «честные нигилисты были до 4 апреля» (т.е. до покушения Д.В. Каракозова на Александра II 4 апреля 1866 г. – из письма Достоевскому). В доказательство реакционности Кишенского приводится еще одна фраза из письма Достоевскому: «У нас нет мысли оригинальной – все списки, выборки с иностранного! Народ оклеветан, русское оплевано, и мы стоим без почвы, идем куда дует ветер! Сегодня социалисты, коммунисты, – завтра прусские солдаты! Нонче демагоги косматые, завтра чиновники лощеные». Эти слова сказаны за сорок лет до Первой мировой войны, Брестского мира, революции, гражданской войны, последующего физического уничтожения «нигилистами» цвета русской нации – тех, кто просвещали народ, проповедовали общечеловеческие, в том числе демократические ценности. Слова эти актуальны и для нашего современного общества: история сделала полный круг и поставила те же вопросы, что и 140 лет назад, включая отношение к терроризму.
  Сам Достоевский в своем творчестве воплощал как раз те идеи, которые высказывал ему в письмах и пытался воплотить в своих пьесах Дмитрий Дмитриевич Кишенский. 

Более подробен в изложении фактов и объективен в оценках Д. Кишенского Рейтблат. Он приводит мнение Кишенского: «Города родят развратный, пьяный, завистливый, больной и надорванный класс бездомников… деревня, напротив, родит людей степенных, честных… способных, бодрых, свежих и сметливых». «Русскому народу недостает одного знания, чтобы возвысить его благосостояние… нужно ввести в среду его ремесла и промыслы… и указать ему пользу артелей». Как констатирует Рейтблат, Кишенский не только агитировал за развитие ремесел среди крестьян, но и предпринимал к этому конкретные шаги: был членом Общества распространения технических знаний; сотрудничал с «Народной ремесленной газетой», «Листком сельского хозяйства и естествознания»; печатал пособия по столярному и токарному делу, сельскому хозяйству; издал работы «Виноделие», «Гребенщик»; впоследствии издавал «Журнал для всех», освещавший вопросы техники, промышленности и сельского хозяйства. В этом плане работа Кишенского близка деятельности Н.В. Верещагина (брата художника В.В. Верещагина), который открыл в 1871 году в Тверской губернии школу сыроделания – в результате Россия через несколько лет обеспечила этими продуктами не только себя, но стала крупнейшим поставщиком «парижского» (ныне вологодского) масла и «швейцарского» (ныне российского) сыра в Европу. Рейтблат пишет: «Критика стремления к обогащению, аморализма, нигилизма молодежи, поиски положительного идеала в традиционных ценностях (любовь к ближнему, трудолюбие, патриотизм), по убеждению Кишенского сохраняющихся в народе, присуще… пьесам Кишенского». Взгляды Кишенского, как считал он сам, близки славянофилам. Заметим: Достоевский находился в теплых отношениях с Иваном Аксаковым, наиболее видным деятелем славянофильства. Заканчивая свою статью, Рейтблат говорит: «Особенности социального опыта и убеждений Кишенского, болезненная обидчивость и неумение идти на компромиссы не позволили ему примкнуть к какой-либо идейно-политической или литературной группировке». Пожалуй, примерно такую же характеристику можно дать его племяннику Николаю Павловичу Кишенскому, нашедшему себя в другой сфере деятельности – охотничьем собаководстве. Говорят: наши недостатки – продолжение наших достоинств. Для Кишенских эти достоинства – стремление «служить делу, а не лицам», открыто выражать свои взгляды и отстаивать свою точку зрения, наконец, любовь к Родине и ее народу. 

Приведу несколько примеров. В 1858 году депутат Тверского дворянского собрания Павел Дмитриевич Кишенский (брат Дмитрия Дмитриевича и отец Николая Павловича) вместе с другими депутатами, среди которых друг Пушкина Алексей Вульф и Николай Бакунин, подписали и отослали в правительство «Положение» к проекту манифеста об освобождении крестьян, где кроме личного освобождения планировалось наделение их землей и введение местного самоуправления вместо помещичьего полицейского надзора. Некоторые предложения тверских депутатов вошли в царский манифест 1861 года, другие остались пожеланиями и были осуществлены впоследствии.
  Далее: тверской журналист и писатель В. Исаков в книге «Макушка Валдая» («Московский рабочий», 1984 г.) приводит воспоминания жителей бывшей Бараньегорской волости о помещиках села Велеможье: «Кишенских было три брата. Старший брат Дмитрий Павлович был профессор Новороссийского университета. Врач известный. Каждое лето приезжал сюда в деревню. Выкидывал флаг. Это значит: можно идти к нему на прием. Бесплатно. Кто заболеет, наши в больницу не ходили. Шли прямо к нему. И он определял точно. У кого что. Давал лекарства. Потом он уехал за границу».  

Доброе отношение крестьян к помещикам Кишенским имело печальные последствия: как сообщает О.А. Егоров в статье-исследовании «Н.П. Кишенский и его роль в становлении отечественных пород гончих собак» (Альманах «Охотничьи просторы» №3(53) за 2007 год), в 1918 году Бараньегорской волостной совет отказался выселять помещиков Кишенских из Велеможья, несмотря на приказы сверху. Для выселения был послан отряд из 10 красноармейцев, но крестьяне их разоружили. Тогда из Торжка был направлен отряд уже из 40 красноармейцев с орудием; ему перегородили дорогу 800 крестьян – красноармейцам пришлось применить пулеметы. Так нигилисты расправлялись с цветом русской нации и с самим русским народом под вывеской «классовой борьбы в деревне»…

* * *
Редакция «Охотничьего двора» предлагает вниманию читателей рассказ Дмитрия Кишенского «Охота в наездку». Даже в этом чисто охотничьем произведении нельзя не заметить, с какой симпатией, если не любовью изображает Д. Кишенский своих соратников по охоте – крестьян Саратовской губернии.
Кишенский поэтизирует охоту с борзыми в наездку в Саратовской степи и убеждает читателя в ее превосходстве над другими видами охот – ружейной охотой с легавой и охотой с гончими, в том числе и комплектной – с борзыми и гончими, а также над любой охотой в лесных и болотистых местах. Надеюсь, читатели – «не борзятники» – отнесутся к этой особенности рассказа снисходительно. Рассказ напечатан в 4 и 5 номерах «Журнала охоты» за 1875 год, а в первых трех номерах этого журнала печатались «Записки старого провинциального охотника» П.М. Мачеварианова, где он не менее эмоционально высказывает противоположную точку зрения о превосходстве комплектной охоты над мелкотравчатой. «Ничто не ново под луной» – так было, так есть и так будет.
Лучше всего об авторе говорят его произведения. По эмоциональному воздействию, по углубленности в тему охоты нижеприведенный рассказ можно сравнить, пожалуй, лишь с «Записками мелкотравчатого» Е.Э. Дриянского. При подготовке к печати редакция сохранила особенности терминологии и частично орфографии и пунктуации; только такой подход даст, видимо, полное представление о творческом стиле Дмитрия Дмитриевича Кишенского.
Практика псовой охоты выработала у охотников специфический язык. Применяемые слова и выражения были разными для разных местностей или разных компаний охотников, изменялись и уточнялись со временем. Редакция ставит своей задачей дать пояснения только для данного рассказа, для терминологии, которую применяет его автор Д. Д. Кишенский.
 

Виктор СИПЕЙКИН,
эксперт всероссийской категории по гончим, г. Тверь

ОХОТА В НАЕЗДКУ
Приволье степей Саратовских, обилие всевозможной дичи делают каждого, имеющего мало-мальски подвижную натуру, ярым охотником. В прежнее время почти не было помещика, у которого не бегали бы по двору поджарые борзые, не было деревни, в которой не было бы хоть борзых ублюдков. Тоже самое осталось и теперь кажется, потому что содержание двух, трех пар борзых, при дешевизне овса, а в особенности отбросков от битой скотины, почти ничего не стоит, да и этот пустой рас¬ход с лихвой окупается ценными лисьими, волчьими шкурками и множеством зайчиных. Ружейных охотников в степях гораздо менее, чем с борзыми, хотя ружейная охота в степях и поймах и добычлива, и весела, оттого что приходится охотиться в живописных местах, среди роскошной природы. В предпочтении, отдаваемом псовой охоте, нельзя винить недостаток хороших ружей и легавых собак; этот недостаток действительно существовал, но если бы была потребность, то, мне кажется, явились бы и легаши и ружья, как явились великолепные борзые собаки, в особенности у помещиков; впрочем, нужно заметить, что и у крестьян попадаются довольно часто далеко и верно бьющие ружья, сделанные из азиатских винтовок. Предпочтение, отдаваемое охоте с борзыми, основывается скорее на характере русского народа. Псовая охота – охота азартная, разгульная; ружейная – напротив, степенная, мечтательная, если хотите. Что ружейная охота? Я степной охотник, хотя и любил ружейную охоту, не могу понять прелести охоты с легавой собакой в однообразных, унылых бо¬лотах и кустах средней России. Уж один вид этих местностей нагоняет тоску, а далее? встала собака, вспорхнула маленькая птичка, выстрел, и все кончено! Нет тут ни борьбы, ни ожиданий, ни неудачи ...
А вот вскочил русак, вскинул ушами, понесся как стрела, собаки влегли1, растянулись, тут спор, борьба, хитрости зайца, увертки, быстрота спорят со сметкой, быстротою, силой борзых, и все это на глазах у охотника, разгоряченного быстрой ездой; сердце его замирает, вот схватили, нет! увернулся! угонка2, летят кувырком и русак, и собака, ну! думаешь, тут! как бы не так! заяц уж опять справился, уши прижал, летит как будто с крыльями, а там лес; «уйдет! уйдет!» – думает охотник, крикнет, чтоб борзым жару поддать, угонка опять, одна сшибла, подхватила другая и сварили3 зайчишку! Тут жизнь, кровь кипит, сердце стучит, а то замирает, мчится как вихрь, разгул тут широкий! Даже с ружьем в степи, в поймах охота веселее, азартнее, умнее охоты болотной. Мы в степи охотимся за всем, что только дичь, чему пришло время, поэтому мы наблюдатели, мы близки к природе, изучаем ее! Надобно знать нравы, привычки дичи, чтоб знать, где и когда, и что найти, как подойти к дичи на ружейный выстрел! А в пролет? Попадешь в пойму, голова за¬кружится, сколько в ней жизни, криков, движения, снующей по лугам, по лесу, в воде и воздухе дичи, – растеряешься, ... прибавьте воздух ароматный, пьяный, природа роскошь, загляденье...
Не мудрено, что степной охотник – поэт, а болотный недалеко отошел от промышленника, т.е. убийцы дичи! Не верите? – прочтите Тургенева, да и сравните его с записками какого-нибудь болотника; еще лучше, про¬чтите «Записки охотника» Аксакова да сравните хоть с записками Основского, – тогда убедитесь!
Гончих в степях почти что не держат, исключая как при больших охотах, которых и прежде было мало, а теперь еще менее, одна на губернию, да и то едва ли. Большей частью держат одних борзых, десяток, полтора уж много, а то так пару, две. Гончие степному охотнику с борзыми совершенно излишни. Для того, чтобы взять большой остров, нужно 40–50 смычков4, а подобное количество держать под силу немно¬гим богачам. Два же, три или четыре смычка в степных островах5, хотя бы и в 200 десятин6, ничего не сделают, потому что большей частью эти острова изрезаны оврагами с норами, в которые ценный зверь – лиса – и уходит при первой тревоге; поемные же острова такая глушь непроходимая с озерами, кочками, чащами, что и большая стая сделает в них немного. В мелкие же острова довольно заехать человеку, двум, похлопать арапником7 да покричать, чтоб выставить наружу все зверье, что есть в острове. Леса в Саратовской губернии удивительно для этого удобны: они большей частью растут по оврагам и ложбинам, а поэтому тянутся длинными, узкими полосами; круглых же островов встречается очень мало, да и те большей частью состоят из нескольких лесных полос, разделен¬ных длинными полянками. В чистых же степях, с сорами и островками мелких кустов дикого персика, гончие вовсе не нужны, потому что зверя видно далеко и он вскакивает от одного приближения охотников. На основании всего этого степные охотники держат одних борзых собак, и охотятся в наездку. Об этой-то охоте я и хочу рассказать в этой статейке, взяв один день из моей прошлой охотничьей жизни.
Раннее сентябрьское утро, тепло; небо заволокло облаками; сумрачно, но дождя нет, подобный день я любил для охоты. Я сижу в заезжем флигеле моего степного имения, куда я наезжаю только на работы и на охоты; Роман, мой верный Ричарда8, изныл весь, глядит на меня с упреком; он никак не может понять, как это могу я покойно пить чай, когда надо ехать на охоту.
– «Лошади готовы-с!» – повторяет он в десятый раз, смотря в окно.
– «Романа Киреевича забирает!» – смеется Максим Митрофанов, крестьянин-охотник, упивающийся чаем, как и я.
– «Ну, ты! допивай чай-то поскорей, вишь, барин кончил! А еще охотник!»
– «Роман, дай еще стаканчик!» – пытаю я Романа.
– «Эх, барин!» – произносит Роман таким обиженным тоном, полным упрека, как будто я нанес ему глубочайшее оскорбление.
– «Ну, что тебя мучить! поедем!» – Роман уж на крыльце
возится у лошади.
Нас четверо охотников, довольно непрезентабельных по платью, нет у нас ни красных мундиров, ни блестящих рогов, мы считаем всю эту дрянь не заслуживающей внимания настоящего охотника, зато вот насчет собак, все четверо можем поспорить с кем угодно! О себе я из скромности умалчиваю, а с товарищами не могу не познакомить.
Первый – мой неизменный Роман, прозванный гоголь за то, что держится совершенно прямо; даже когда падает на охоте, с лошади или с лошадью и тут не согнется, а упадет как бревно. Мы с ним и ребятишками дрались, причем доставалось мне, потому что он старше меня, мы с ним и по России колесили, он со мною и на охоте, и инструменты наточит к токарному станку, и за пчельником мы смотрим с ним вместе. Пока Роман живет на охоте, говорит об охоте, когда кормит собак, всегда беседует с ними; оживает он еще на пчельнике, остальное же время проводит в каком-то мечтательном настроении, даже когда шьет себе новый казакин9 из старой шинели, собственно для охоты. Вообще, я замечаю в нем склонность к мечтанию; раз он достал гитару, учился играть на ней год, без нот и учителя, но «черт ее дери», ничего не вышло! Сметки у него очень много, кроме охотничьей, я заключаю это из того, что раз мы сидели с ним в незнакомом городе без гроша, задолжали за квартиру, и нам наши хозяйки, две старые девы, не давали ни дров, ни кушанья. Роман начал гадать в карты, выгадывал девам женихов, и нас стали кормить, отапливать – до денег. Одет Роман в какой-то скверный картуз, хитросборчатый казакин, линючие брюки и сапоги, некогда смазные10. На все мои упреки в неприличии костюма Роман отмалчивался или отвечал: «Что ж мне на охоту одежу-то, черт ее дери, изодрать, а в комнате не в чем будет служить». Пробовал я ему шить платье специально для охоты, но первый лес превращал это платье «черт ее дери» в лохмотья: Роман обладал удивительной спо¬собностью зацепить за каждый сук, луку и пр. Я никогда не видал его подолгу не в духе, какое бы горе не было, скажет: «черт ее дери», пофыркает как-то, пошевелит своими рыжими усами – и опять в духе. Водки Роман не пьет, исключая престольного праздника, когда напиться считается долгом каждого христианина; будучи пьян, лежит и поет духовные канты!
Второй товарищ – Максим Митрофанович, казенный крестьянин, член семьи в тридцать душ от одного крестьянина Митрофана Даниловича, бодрого старика, степного патриарха. Максим – вершков11 10 росту, чернобородый, черноглазый, свежий, могучий. Удалец песельник, идол баб всего околотка и сам поклонник солдатки Матрешки, красавицы и песельницы. Всю весну и лето он работал как вол; плугом поднял десятка два десятин новей12 и залежей13, косил, жал, круподерку кому-то выстроил, у меня мельницу ветрянку справил, а теперь я отпросил его у отца поохотиться. Парню 35 лет, чуть не плакал, на охоту хотелось, разгуляться по степи, да боялся у отца попроситься, я и вступился и, ради нашего со стариком приятства, Максим был отпущен со мною на не-делю в охоту. Максиму с братьями все тесно, в степях-то Саратовских тесно! «Что – говорит, – зверь редок стал, народищу – плюнуть негде!» А это «плюнуть негде» значит, в иной день на 20–30 верстах14 человека не встретишь. Прослышали они со своими односельцами про Амур: «сторона, говорят, привольная, нови! рыбы что! все осетры! леса, зверя! – страсть! На зайчишку или волчишку и глядеть-то там не захошь, а у нас что? волк-то – зверь страшный!» Послали они ходоков на Амур, высмотреть, а потом переселиться туда! а у Митрофановых лошадей с полсотни, три плуга волов15, сот пять овец – в степи гурт ходит, кру¬подерки, избы-хоромы! Вернулись ходоки, страна, говорят, хорошая да селеньем теснят очень, какие-то, вишь, немцы места выбирают для крестьян, да и указывают, где им селиться! «Мы, чать, не пареньки малоумные, что не знаем, где селиться, селились наши деды сами, где хотели, без немчуры!» – говорили обиженные крестьяне. Так и не состоялся план переселения, и Максим мой все тоскует по новым нетронутым местам, во сне оленей да лосей видит, о которых я ему нарассказал, да писал двоюродный брат, молокан16, сосланный на Кавказ; степи видит новые, не¬паханые, реки видит широкие, в которых невода рвутся от множества рыбы... По виду в Максиме нельзя предположить ни песен, ни раз¬гула, до того он степенен, серьезен, а задумается или разгуляется – и польется у него рекою степная песня удалая, жгучая, кипучая, словно кипяток, так и варит, удаль такую будит, что ни сказать, ни пером написать! Жилка каждая трепещет у него, так разгулом могучим и блещет, либо столько тоски слышится в его песне, что только эта богатырская грудь может вместить ее да не надорваться от слез, что в ней накипело! А попробуйте спросите его, да не его одного, а любого русского, по чем эта тоска, эти слезы? А Бог их знает! Спросите у вьюги, у буйного ветра, почем ноют да плачут они в зиму студеную, в ночь осеннюю, темную? По воле, свободе, разгуле, да таком разгуле, чтоб дух захватило, чтоб огонь жег да бегал по жилам, чтоб в пепел сгореть в этом разгуле!
Антон Иванов, третий охотник, охотник насквозь. По натуре Антон Иванов похож на Максима, но только разница в том, что Максим полон разгула, страсти к охоте, и вместе с тем такой работник, что словно огнем жжет да палит, он и плотник, и машинист, и пахарь первой руки, а косить – никто не угоняется! Максим домка не сведет, а устроит! Антон все крестьянские работы знает хорошо, ремесла же ни одного, он только полон степи, лесов и охоты. Он работает только для того, чтоб было что есть да чем одеться; остальное время он в степи с капканом, с тенетами в лесу, с сетями, вентерями на реке, на озерах. Не будь у него дома, жены да детей, он был бы давно на Каспии, в лесах сибирских, в степях амурских. Охота для него все, он забудет семью, хлеб насущный, только бы ему быть в степи, в лесу, на реке! Песен он не поет, но любит их слушать; он серьезен, важен, самостоятелен, редко видна на его лице улыбка, зато когда смеется, то его смех какой-то добродушный, детский. Он много видел и знает, вообще человек бывалый, наблюдательный, любит и мастер рассказывать, что видел, про старину. Лет ему сорок пять. Он не напивается пьян целые годы, но стоит только его сделать старостой, на каковую должность он был особенно пригоден по знанию хозяйства, распорядительности, толковости и сметливости, как через два, три месяца, много через полгода, он непременно запьет, и пьет, и пьет без просыпу, предаваясь какому-то мрачному пьянству, в противоположность Максиму, которому стоит выпить стакан или два, чтоб полились песни, чтоб заблестел огонь разгула в черных глазах. Антон Иванов одет всегда чисто и хорошо, кроме охоты, на которую он, точно так же как и Максим, наденет непременно самый худой армячишко17. Росту он вершков 12–13, косая сажень в плечах, силы неимоверной, лицо добродушное, но когда приходится прикалывать зверя, я замечал что-то дикое, страшное у него в глазах. Пугачевы выходят из Антонов, а Антоны выходят из степи! Из Максима выходят патриархи степных семей, умные, дельные, рассудительные, гостеприимные, трудящиеся до конца жизни и держащие семьи в страхе Божием и своем.
1 Собаки влегли – элемент работы борзых, начальный момент преследования ими зверя, следующий за тем, что собаки воззрились и спущены со своры.
2 Угонка – элемент работы борзой, при котором она настигла зверя, но зверь в результате контакта с нею или уловки изменил направления своего движения, что спасло его от поимки в данный момент. В рассказе несколько дальше слово угонка применяется в другом значении – длительное и значительное по расстоянию преследование русака борзыми и борзятниками.
3 Сварили зайчишку – борзые взяли зайца совместными усилиями, одновременно.
4 Смычок – имеется два значения слова: 1) две сомкнутые между собой гончие (количество гончих в стае считалось смычками); 2) кольцо, соединяющее ошейники собак или два ошейника, соединенные таким кольцом. В тексте имеется в виду первое значение.
5 Остров (в охотничьем значении) – участок леса или зарослей кустарников, окруженный полями или степью.
6 Десятина – старая русская мера земельной площади; равняется 1,09 гектара.
7 Арапник – кнут борзятников.
8 «мой верный Ричарда» (Личарда) – герой сказки о Бове-королевиче, верный слуга князя Гвидона. Стал нарицательным именем слуги благодаря лубочным книгам, издаваемым в 19-м веке.
9 Казакин – полукафтан на крючках со стоячим воротником и сборками сзади.
10 Смазные сапоги – юфтевые сапоги, смазываемые дегтем или ворванью (по В. Далю).
11 Вершок – старая русская мера длины, верх перста (указательного пальца) выше второй фаланги, равная 4,4 см. В тексте, видимо, опечатка – Максим не мог быть 10 вершков (44 см) росту.
12 Новь – целина, никогда не паханая земля.
13 Залежь – бывшая пашня, непаханая 8-10 лет и успевшая покрыться дерном (по В. Далю).
14 Верста – старая русская мера длины, равная 1,06 км.
15 Плуг волов – при пахоте в плуг впрягались не менее пары волов, по В. Далю – обычно три ярма, то есть шесть волов, так как в одно ярмо впрягаются два вола.
16 Молокане – секта духовных христиан, отрицающих священников и церкви, преследовалась властями до 1905 года.
17 Армяк – крестьянский шерстяной кафтан халатом, без боров (по В. Далю).
Окончание следует

Журнал "Охотничий двор" № 10 (октябрь) 2010 г.

Оставить комментарий