Моя жизнь в лесу и дома

На клюкве
На заготовку клюквы мы выехали вниз по Енисею и высадились на левом берегу, на небольшом болотце, где до нас собирали клюкву приехавшие из Норильска заготовители, но ушли, так их «одолели медведи», приходившие каждую ночь к палатке. Когда они собирали на болоте ягоду, медведь разорвал палатку и утащил в лес мешок с провизией. Ничего там не съел, но все разорвал и перепачкал. Это и стало главной причиной ухода ягодников.

Медведи проведали нас на второй день после того, как мы объявились. С нами была собака, и она залаяла часа в три ночи. В лесу потрещало, и с этого дня медведи близко к нашей палатке не подходили.
Первый день я старательно отработал на болоте, а на второй запросил у жены отлучки: неизведанный лес властно манил к себе. Меня отпустили. Я оставил жене дробовик, наказав ей стрельнуть вверх, в случае если объявится медведь, а сам с собакой пошел в лес. Тут росли сосны, рябины, в низинах — черемуха, тальники, изредка попадались кедры. Под пологом леса небольшие куртинки черники чередовались с такими же небольшими куртинами брусники. Брусника матово светилась рубиновой ягодой со вкусом, чем-то напоминавшим мне перезрелую вишню. Впереди поднялись с земли несколько глухарей. Собака убежала вперед и залаяла. Я отстрелял из «мелкокалиберки» двух молодых петушков из этого выводка и пошел назад.
Когда я подошел к болоту, передо мной открылась весьма неожиданная картина: на болоте собирала клюкву моя жена, метрах в десяти от нее стояло прислоненное к сосенке ружье, а метрах в семидесяти впереди ее, ближе к противоположному краю болота, кормился клюквой медведь вполне приличных размеров! Медведь, по-видимому, услышал, как я подходил, и резво убежал с болота в лес. Я подошел к жене и спросил, почему она не стреляла. Ответ последовал вполне логичный: так он ко мне близко не подходил, зачем же его пугать? Оказывается, они с медведем вполне мирно «работали» на болоте около получаса.
Основным сборщиком ягоды, конечно, оказалась Светлана. Я при каждой возможности удирал в лес, приносил молодых глухарей, которые у нас были и на первое, и на второе блюдо, заменяли хлеб и являлись основным кормом для собаки. Через неделю пришел на лодке А.И. Титов. Мы к этому времени закончили сбор клюквы и вынесли всю ягоду на берег. Прохаживаясь вдоль берега, Светлана нашла кочан свежей капусты. Я добыл тройку рябчиков, и у нас получилось вполне приличное рагу, сдобренное клюквой. Как оказалось, по берегу Енисея, кроме нас, прохаживались и медведи: можно было рассмотреть их следы там, где между галькой лежал песок, встречались и кучки их помета. Сдали на склад 500 килограммов ягоды, оставив для себя полную бочку.

В сентябре я с женой поехал на лодке в Ярцево. Начались морозы, и Енисей наморозил себе заберегу — метров по сто льда на поворотах реки, там, где течение было слабее. За сданную клюкву в конторе промхоза мы получили деньги. Закупили пару мешков муки, сахар, загрузили лодку товаром для Александра Ивановича: гвозди, капканы, топоры, печки и прочую мелочь. Груза набралось столько, что у лодки по бортам оставалось едва на две ладони «сухого запаса» — до воды. С нами поехала и дочка Александра Ивановича, которая училась в ветеринарном техникуме и ехала домой на каникулы. Ее мы усадили ближе к носу лодки, Светлана посередине, я на моторе, и пошли вниз. Отошли от Ярцева, минули Кривляк, и здесь Енисей делал плавный поворот направо.
Сразу за поворотом, напротив бывшей заимки, где некогда жил бакенщик, вода была тихая, и тут образовалась особо широкая заберега. Едва я вышел из-за поворота, как увидел, что навстречу, по самому стрежню, на полном ходу идет буксир. Это короткое, тяжелое, с мощным двигателем судно имеет глубокую осадку и на ходу, особенно против течения, поднимает крутую и высокую волну. Времени на то, чтобы уйти на моей моторке на другую сторону, уже не было. По существующему на Енисее правилу судно должно сбавить ход, как только с лодки подадут сигнал веслом. Я сбавил ход, схватил весло и начал отчаянно им размахивать. На такой волне остаться на плаву лодке, загруженной «под завязку», было, по всем моим понятиям, невозможно.
Буксир как шел, так и продолжал «пахать» Енисей, по своей дороге. Решение пришло мгновенно. За борт полетел мешок с мукой, я врубил полный газ, разогнал лодку, выехал под самый борт буксира (мелькнуло название «Таймыр») и проткнул лодкой наиболее высокую первую носовую волну. На нас обрушилась часть воды. Сразу сбавил ход, протыкая вторую, меньшую по высоте, носовую волну и выехал на пологие и широкие кормовые волны, которые начали чуть раскачивать лодку, едва не зачерпывавшую забортную воду. «Отливайте воду!» — крикнул я женщинам, аккуратно регулируя газом скорость лодки, чуть прибавляя на подступавшей волне и сбавляя на скате с нее. Светлана схватила кастрюлю и начала быстро отчерпывать воду из лодки. Девочка на носу лодки не шевелилась, и я не сразу догадался, что она застыла от охватившего ее страха. Она выросла на Енисее и знала, что эта река даже летом редко отдает назад живыми попавших в нее гостей. А в сентябре вода в ней — как кипяток, только с другой стороны, с температурой около ноля градусов.
Остальную дорогу прошли без происшествий. Когда я рассказал Александру Ивановичу о том, что с нами случилось, он начал звонить в Ярцево и долго что-то кричал в трубку. Позже выяснилось, что команда буксира была поголовно пьяной и по этой причине буксир задержали в Ярцеве на сутки.
Маша не могла разговаривать несколько дней, и это очень беспокоило ее родителей. Все слышала, понимала, делала различные дела по дому и молчала. Потом все наладилось само собой. Для нас это происшествие обошлось потерей мешка муки в семьдесят килограммов, подмоченным вторым мешком, но, на удивление, остался абсолютно сухим мешок с сахаром. Тетя Маруся согласилась присмотреть за нашим сыном, а мы с женой отправились в Танково. Я уговорил Светлану сходить со мной на осеновку — открыть начало охотничьего сезона.
В Танкове напекли в русской печке хлеба, набрали картошки, загрузили лодку и приготовились на следующий день отправиться к избушке, которая была на другой стороне реки в десяти километрах от деревни. Мороз забрал до двадцати градусов, по Енисею шло «сало»: обычные осенью явления, не предвещавшие ничего плохого.
А утром по Енисею пошел лед! Сантиметров до десяти толщиной, огромными льдинами, десятками метров в ширину и длину! Такого ожидать было никак нельзя. Мы опоздали с переправой ровно на один день. Но делать нечего, дальше могло быть еще хуже. Решили перебираться на другую сторону. Светлана вооружилась багром, встала на нос лодки, посадили собак, я завел мотор, и мы отошли от берега. Через первую же сотню метров, когда пробирались через напиравшие льдины, стало ясно: швартоваться к другому берегу нужно в любом месте, где только удастся подойти. О том, чтобы добираться в этом ледовом плену к избушке, не могло быть и речи. В любом месте лед мог начать тороситься, и тогда выбраться из этой ловушки непросто. Светлана расталкивала, где можно, льдины багром, я «работал» мотором, и мы постепенно приближались к другому берегу, двигаясь в этой общей ледовой массе вниз.
Я молил Господа, чтобы у нас не обрезало шпонку винта. Если под винт попадет крупный осколок льда, шпонку срежет, и тогда придется добираться до берега с помощью весел. Я даже представить себе не мог, как это можно было сделать в той обстановке, в которую мы попали.
Все обошлось. До берега оставалось чуть меньше сотни метров, когда собаки, обе разом, выскочили из лодки на лед и побежали к берегу. Вскоре они благополучно выбрались на сушу. Я проскочил по открывшейся чистой воде вниз, огибая очередную льдину, развернул лодку против течения и удачно притерся к берегу. В следующее мгновение лед надавил на борт лодки и подвинул ее повыше. Мы принялись спешно разгружать вещи. Как только лодка освободилась, я взял топор, вырубил и вытащил из лодки мотор. Через несколько минут наше плавсредство с треском раздавила надвинувшаяся на берег льдина.
На месте выгрузки рядом с берегом мы поставили палатку, оборудовали ее печкой. Над палаткой соорудили шалаш, чтобы брезент не засыпало снегом, да и в палатке после этого стало уютней. Заготовили дрова, сделали настил для хранения продуктов. На него уложили картошку и хлеб. Если картошка замерзала и больше не размораживалась, то она не теряла своих качеств, а чистить ее после этого — одно удовольствие! Стоило только мороженную картошку бросить в кипяток, сразу вытащить и придавить — и она выскакивала из кулака, оставляя там кожуру.
На обустройство ушло три дня. Потом протаптывали тропы, разносили капканы, прикормку. Проложили тропу к избушке и постепенно перенесли туда все наши основные вещи, оставив палатку стоять как временное жилье. С 15 октября официально открывался охотничий сезон. Мы не нарушали этого порядка уже по той причине, что соболь, основной наш объект добычи, должен был «созреть» мехом — выкунить.
Снегу к началу охоты выпало сантиметров на пятнадцать-двадцать. «Берегового» соболя, который обычно идет в самом начале сезона вдоль Енисея, не было, и с собаками удалось добыть только двух средних по качеству самцов. Потом попался в капкан еще один, который выходил на нормальную подголовку. Добыли полтора десятка белок, рассмотреть которых в огромных мохнатых елках и пихтах, где они затаивались от собак, было вовсе не просто. Вот и вся добыча почти за две недели ежедневной работы. Но ни с чем не сравнимое удовольствие от пребывания в тайге с женой — близким, родным человеком, разделяющим день и ночь на двоих, поровну.
Домой, в Никулино, выходили к ноябрьским праздникам. Добыли всего шесть соболей, десятка четыре белок и лисицу. Енисей в тот год застыл удивительно спокойно. За день, отправившись от избушки еще ночью, с одной остановкой, по льду реки мы вышли в Никулино. Пообедали. Чуть отдохнули и пошли в кино, которое сюда привезли для показа перед праздником. Картина называлась «Воскресенье».
Иногда вспоминаем то время и возможности молодого, здорового организма человека: сорок «с хвостиком» километров пробежки по морозу и — в кино!

В снежной круговерти
В 1962 году в семье должен был появиться еще один ребенок, и в ноябре жена с сыном уехала к нашим родителям — в Ростовскую область. Я вернулся на свой участок продолжать охоту. Проверил капканы. Поймался один соболь. Во многих двориках накроха оказалась съеденной мышами. За время моего отсутствия они постепенно подобрались к капканам с соседних участков. Я знал, что за зиму мыши осваивают территорию до пятидесяти метров от своего предзимнего проживания. Пока на этой территории не будут выловлены все мыши, в капканах возможно повреждение ими пойманных зверьков, а также приходится подновлять выедаемую накроху. Положить в капканы мне было нечего. Решил выйти на левобережье Енисея и по тальникам поставить два десятка петель на зайцев. Они выходили из леса на кормежку в прибрежные тальники, и здесь у них были проложены многочисленные тропы. Поставил петли и ушел ночевать в Танково, рассчитывая проверить ловушки утром и уйти к избушке с пойманными зайцами. То, что в петли попадут два-три зайца, я был уверен, так как численность этого зверька была высокая.
Однако задержался в Танкове еще на целый день. Решил сходить на танковское болото в надежде поискать соболя по сосновым гривам. С утра погода была «ходовая», на небе повисли облака, вытянутые в длинные косынки, но было подозрительно тепло, около пятнадцати градусов мороза. Когда я вышел на согру, облака сбежались в сплошное серое покрывало, пошел густой снег. Я прошел с десяток километров в поисках следов соболя, но ничего не обнаружил. Снег не прекращался, засыпал все следы, и я решил вернуться обратно, в Танково. Налетавший вначале порывами ветер окреп, басом загудел в соснах, и разыгралась пурга. К валившему с небес снегу добавился снег, подхваченный ветром на болотной чистине, и воздух превратился в сплошное месиво, состоявшее из ветра и снега. На земле воцарился полумрак.
Я двигался прямо к деревне, беспрестанно сверяя направление к ней по компасу. В двадцати шагах уже ничего нельзя было различить. Пересек гриву, вышел на очередной чистик, и тут в сером хаосе беспрестанной пляски снега внимание привлекло какое-то движение. Остановился, присмотрелся. В снежной круговерти то появлялось, то пропадало чуть движущееся в сторону непонятное серое существо. Олень! Зверь стоял ко мне строго задом, и я не смог сразу понять по появляющейся фигуре, что за чудо возникло передо мной. Нас разделяло едва двадцать метров. Я снял винтовку, но стрелять по месту не мог: кроме зада зверя ничего не было видно. Как я догадался, олень кормился и стоял, опустив голову. Подходить ближе нельзя, выжидать лучшую позицию тоже. Ветер может нанести на зверя мой запах, и он, отпрыгнув в сторону, мгновенно исчезнет в снежной пелене. Я выцелил в основание хвоста, в позвоночник, и выстрелил. В разгулявшейся, завывавшей пурге выстрел из мелкашки щелкнул жареным орешком. Олень сел на задние ноги, но забарахтался и быстро исчез в снежном тумане. Я, на ходу перезаряжая оружие, побежал вперед и выскочил к нему вплотную. Зад зверя с вытянутыми ногами безвольно лежал, на передние ноги он опирался, широко их расставив и стараясь удержаться в таком положении. Выстрел в лоб прекратил его страдания. Я разделал добычу и разложил мясо так, чтобы удобно было уложить уже замороженные куски на нарты.
В Танково вышел к вечеру, пробежал по своей едва заметной лыжне, собрал петли и четырех попавших в них беляков. Оставлять без просмотра петли на другой день было нельзя, так как лыжню за ночь могло засыпать снегом и найти все петли после этого было бы невозможно. В одну из петель попала лисица, оборвала ее, оставив на оборванном конце свою шерсть.
Ночью я ушел на избушку, чтобы на другой день вернуться в Танково с нартами и вывезти с болота мясо. В первой половине дня был уже на болоте. По следам определил, что ночью у моей добычи побывала росомаха и утащила переднюю ногу не меньше чем за пятьсот метров. Мяса на ноге не осталось. Росомаха ушла от места своего пиршества задолго до того, как я туда подошел: снег на ее следах оказался твердым, застывшим. Я вывез мясо в деревню.
На избушке мне столько мяса было не нужно. Часть его я оставил на нартах, чтобы взять с собой, остальное заложил в яму, в которой у нас летом был сделан ледник и хранилась рыба. Осенью я открыл эту яму, в нее насыпалось снега, проморозило морозами, и теперь оставалось только положить мясо и закрыть яму крышкой, что я и сделал. В ночь ушел с нартами к избушке. На следующий день начал разносить замороженную зайчатину по капканам и на самом конце своего путика наткнулся на следы росомахи. Этот вредный зверь, видимо, пришел на участок по моим следам. Памятуя хлопоты, которые нередко выпадают на долю охотников от присутствия на их участке этого зверя, я лихорадочно думал, что мне нужно сделать, чтобы отвадить росомаху. Ничего не придумал, кроме того, что привязал большой кусок оленины на дерево и под ним расставил четыре крупных капкана. Росомахи не было целую неделю. Потом появилась, прошла по моей лыжне, не трогая капканов, подошла к мясу, не доходя до установленных в снег и хорошо замаскированных капканов, постояла, потопталась, сошла с лыжни и ушла.
За все время охоты она больше ни одного раза не появилась на путике, и я думал, что с ней что-то случилось. Росомаха пришла на избушку весной, в марте, залезла за приставленные к стене плахи. Там был развешен на доске самолов, который я сделал в свободное от основной работы время. В него, набрав на себя десятка два крючков, она и попала. Когда я пришел в марте к избушке, чтобы привести в порядок свои дела после охотничьего сезона, на крючках висел застывший зверь. Может, это была другая росомаха, но я никак не мог отвязаться от ощущения того, что это тот самый осторожный зверь, который пришел на избушку только тогда, когда человек — опасное существо — покинул лес.
На участке я продолжал обычную жизнь одинокого промышленника. Соболя было мало. Но широкий таежный простор, новое место, чем-то похожее, но, в то же время, заметно отличное и по составу деревьев, и по рельефу от исаковской тайги, зарождали во мне радостное чувство, которое каждое новое утро наполняло все мое существо. Появилось свободное время. Решил сделать новые нарты, выколов полозья из кедровой крени. Кренью плотники называют ту часть ствола, которая находится с нижней стороны накренившего дерева. У кедра эта древесина бывает глубоко пропитана смолой. Полозья, сделанные из крени, не «лохматятся» при движении нарт по насту или по льду, и к просмоленной древесине снег не прилипает в оттепель. Креневый кедр нашел рядом с избушкой. Прорубил топором два паза, подбил клином с одной стороны и только ударил по клину, как вырубленная лента щелкнула и отпала от ствола дерева доской. Таким же образом вырубил заготовку на второй полоз. Через несколько дней около избушки стояли замечательные, любовно сработанные нарты. А из остатков крени я начал вырезать фигурки. Обыкновенным охотничьим ножом резал попавшую в руки заготовку, совершенно не представляя себе, что из нее может получиться. Помимо моей воли, сами по себе, получались Баба-Яга, Иванушка, Осетр-Рыба, Медведь, Росомаха, Заяц-Ушкан, Мужик-Дровосек и еще разная разность. Кедровая крень при вырезании не закалывается, только крошится, а высыхая, не дает трещин. Игрушки я повесил на шнуре под самый потолок избушки и тихо радовался, представляя себе, как принесу их домой и покажу сыну. Вот только нужно дождаться, когда вернется семья.

24.11.2010 | Моя жизнь в лесу и дома