Элитарность и эгалитарность в российской охоте

На российском материале прослежены некоторые аспекты развития и реализации элитарных и эгалитарных тенденций в охотничьем хозяйстве. Подтверждается наличие и усиление элитарных проявлений в сферах долгосрочного пользования и охоты на диких копытных животных с использованием организационно-финансовых механизмов.

История развития охоты может быть представлена как история борьбы двух противоположных тенденций - элитарной (корпоративной) и эгалитарной (основанной на всеобщности). Элитарная концепция организации охоты, утвердившаяся в Европе, основывается на признании правомерности персонифицированного ограничения доступа граждан к охоте со стороны других граждан. В русле модернизированной монархической традиции дарования (октроирования) избранным лицам охотничьих прав современное право доступа к охоте определяется принадлежностью гражданина к какой-либо корпорации (землевладельцев, членской организации и т.п.). Независимо от степени вмешательства государства, неизбежным результатом является фактическое установление имущественных или статусных охотничьих цензов. Эгалитарная концепция, общепринятая в США и Канаде, признаёт регулирование доступа к охоте прерогативой государства; при этом функция последнего - обеспечение максимально свободного и равного доступа к охоте претендентов. Право охоты не зависит от принадлежности к корпорациям, равенство доступа обеспечивается использованием механизмов случайного выбора претендентов (канадские процедуры описаны в: Матвейчук, 2004).

Обе эти концепции и соответствующие им практические стратегии преодолевают дисбаланс между спросом на охоту и её (недостаточным) предложением, однако делают это различными способами. Европейская схема обеспечивает ограничение числа охотников, из них - реально охотящихся и, далее - занимающихся наиболее популярными видами охот. Североамериканская стимулирует рост числа охотников, ограничивая их охотничью активность с соблюдением принципов равенства, дополняемых соображениями справедливости. Европейская устойчиво предоставляет лучшие охотничьи возможности социально успешным, североамериканская - равные возможности каждому (подробнее см.: Матвейчук, 2006).

Географические и исторические реалии России обусловили популярность обеих концепций. В западной, густонаселённой её части более приемлемыми представлялись европейские подходы. Они были закреплены в законодательстве привислянских (польских) и остзейских (прибалтийских) владений империи; предлагалось распространить их на зону помещичьего землевладения метрополии. В условиях Севера, Сибири и Дальнего Востока, колонизация которых протекала сходно с освоением Северной Америки, малолюдность территорий и отсутствие крупных землевладений делали излишним введение охотничьих цензов (исключая этнические, «инородческие»).

Проблемы законодательного утверждения элитарности или эгалитарности охоты неоднократно обсуждались на высших уровнях российской государственной власти, обычно в связи с крупными социальными потрясениями. Главными вопросами, как ранее, так и сейчас, являлись: персональное право охоты; право охоты на определённой территории; право охоты на определённые группы видов животных.

Становление охотничьих регалий и привилегий правящих классов, а равно неуклонная борьба с ними низших слоёв населения - процессы, общие для европейской, и не только европейской, истории. Революции делали право охоты всеобщим, затем следовало возвратное движение. Так, одним из следствий пугачевского восстания было упразднение в России «регального строя охоты» специальным высочайшим манифестом Екатерины II 1775 г. (см.: Туркин, 1913, С. 84). Однако уже в декабристской Конституции Н.Муравьева потребовалось утвердить, вслед за отменой рабства и уничтожением гильдий и цехов в ремёслах, что «всякий имеет право заниматься <...> охотою» (см.: Дружинин, 1985, С. 269). Тем не менее, формально государство признавало охоту свободной для всех сословий и возрастов (запрет охоты для духовных лиц устанавливался каноническим законодательством). Приводя примеры социальных ограничений права охоты в западноевропейских странах (например, в Баварии, где такого права лишались бедняки, пользующиеся пособием из общественных касс), Н.В.Туркин утверждал: «русскому же законодательству вопрос об ограничении права охоты в зависимости от лица - совершенно чужд, и никогда не возникал в законодательных сферах» (см.: Туркин, 1889, С. 21, 28, 35).

В 1875 г. Общее собрание Госсовета возвратило на доработку проект временных правил для С.-Петербургской, Московской, Псковской и части Новгородской губерний, постановив исключить из него положения об установлении охотничьего ценза; мнение Госсовета было утверждено Императором (Закон, 1892, С. XXI, XXV, XXVI). При этом Госсовет полагал объявление охоты за вольным диким зверем и птицею формальным правом, требующим документа и платы, «неудобным», а Минюст считал введение свидетельств «бесполезным» (см.: там же, С. 8, 112). Введение широких запретов на право ношения оружия, подобно действовавшим во Франции, в Англии и в Австрии, которое «могло бы в значительной мере сократить не только число охотников, но и браконьеров», обсуждалось при рассмотрении изменений в Закон об охоте 1892 г., но было признано несвоевременным (см.: Труды, 1911, С. 221-222, 272). Сдерживание роста или сокращение численности охотников рассматривалось, в свете успешного в этом отношении опыта Западной Европы, как одно из желательных средств «упорядочения неуряженного и неустроенного хозяйства нашего» (Туркин, 1889, С. III). Такие предложения поступали и от местных работников охотничьего хозяйства (см., например: Обзор, 1898, С. 553, 558). Однако, при обсуждении законопроектов эти предложения не выдерживали проверки на соответствие «истории и духу народному».

Общественные объединения охотников, образовывавшиеся после Октябрьской революции, не принимали в свои члены представителей бывших «эксплуататорских классов» (лишение права членства следовало за конституционным лишением избирательных прав - см.: Устав, 1921, С. 11). При этом общества неизменно претендовали, с одной стороны, на получении права охоты только через членство в общественном объединении, с другой - на возможности произвольного отказа в принятии в члены общества и исключения из него (см.: Устав, 1917, С. 3-4 (п.п. I.2, I.6), С. 7 (п. III.12); Устав, 1921, С. 10, 11 (п.п. 1, 11)). «Право охоты - для всех, но осуществление этого права возможно только через союз» (Богацкий, 1923, С. 16).

Такие полномочия позволяли бы охотничьим объединениям регулировать персональный состав и численность обладателей права охоты. Однако, как отмечал С.А.Бутурлин, говоря о направленных на ограничение числа охотников «проектах, которые сводятся к тому, что я буду охотиться, а ты нет», - «именно у нас в России почва для построения такого закона всегда была слаба» (Бутурлин, 1923, С. 215).

Обязательность членства в общественном объединении для получения права охоты была не только установлена, но и последовательно проведена лишь начиная со второй половины 1950-х гг. В западных республиках СССР, где элитарный подход был традицией, принудительное членство обернулось массовыми чистками. В отраслевом журнале «Охота и охотничье хозяйства» заявлялось, что «в итоге октябрьских завоеваний Советская власть уничтожила все привилегии имущих классов и предоставила право охоты всем гражданам Советского Союза» (Первое мая, 1957, С. 3). Однако автор, утверждавший, что «каждый гражданин великой Советской державы получает право свободной, повсеместной охоты» (Холостов, 1958, С. 8), вскоре сообщал, что в Литве за 3 года из членов общества была исключена треть состава (5 тысяч человек - Холостов, 1959, С. 16). В Латвии в ходе перерегистрации членов республиканского охотничьего общества, предпринятой с целью «улучшения состава», было лишено права охоты (исключено) более 40 % членов (Кронит, 1960, С. 4). Росохотрыболовсоюз решал задачу полного охвата охотников дольше и только в конце 1970-х годов отказался от планирования роста числа членов общества и принял тактику прямого сдерживания числа охотников (Дежкин, 1981). Инструменты этой политики (например, кандидатский стаж) и её эффективность изучены плохо и не нашли отражения в охотоведческой литературе.

Основным формализованным проявлением элитарного подхода в России стала массовая организация охотхозяйств с ограниченным доступом. Основной целью всех дореволюционных местных и региональных охотничьих обществ было обеспечение охотничьих потребностей членов путём аренды охотничьих угодий, право охоты в которых имели только члены общества (и их гости). В характерном описании участники учредительного собрания наотрез отказываются даже выслушать инициатора относительно уставной цели и задач, заявляя - «цель вам известна: обеспечить нам охоту... об этом и говорить не стоит» (Вербицкий, 1991, С. 363). В то время как в Западной Европе охота с середины XIX в. была строго ограничена, и число охотников существенно сократилось, в России с падением крепостного права число охотников сильно увеличилось, а, вместе с этим, обострились и проблемы (Туркин, 1889, С. III). Опыт Франции после революции 1789 г., а также Австрии, Баварии, других германских государств после революции 1848 г. доказал необходимость государственного регулирования охоты (Туркин, 1889, С. 51) и пагубность установления исключительных охотничьих прав в мелких землевладениях. На Западе (и в западных российских губерниях) последнее преодолевалось земельным цензом - охотничьими правами на своих землях наделялись только владельцы крупных участков. В России широкое введение охотничьего земельного ценза предусматривалось дореволюционными законопроектными работами, не успевшими реализоваться. Комиссия по пересмотру охотничьего закона 1892 г. под руководством великого князя Сергея Михайловича считала аренду государственных (казённых) охотугодий предпочтительнее организации охоты по специальным разрешениям («отдельным билетам», в современном смысле - путёвкам) (Труды, 1911, С. 12, 47). Российская практика арендования обширных охотугодий группами состоятельных граждан в определённой мере смягчала последствия истребления дичи в малоземельных пользованиях, но, в то же время, стимулировала враждебное отношение охотников-крестьян, протестное поведение земледельческого населения, обусловившее истребление дичи в «культурных хозяйствах» арендаторов после революции (Умнов, 1934, с. 42). «Лозунг союза [Всероссийского Союза Охотников] - "охота для всех", - зажег широкие охотничьи бесправные массы, сплотил их для борьбы со всякого рода привилегиями и преимуществами, составлявшими основу для существования всякого рода кружков, обществ» (Богацкий, 1923, С. 15).

Планировавшиеся до революции губернские Комитеты по делам охотничьего хозяйства, губернские и уездные ловчие (инспекторы), охотничья стража (Труды, 1911, С. 37-40) так и не были организованы. Предусмотренные советскими декретами органы управления охотничьим хозяйством также не имели значительных штатов на местах. В результате вновь возобладала идея об аренде охотугодий обществами охотников на всей территории СССР (см., например: Соловьёв, 1926, С. 728-744). Идея не была реализована, но стала основой аналогичной кампании, стартовавшей в конце 1950-х годов. Параллельное создание единого, вертикально интегрированного общественного объединения охотников, за которым закреплялись угодья, предполагало бесконфликтность распределения. Однако вскоре началась борьба за угодья между богатыми (влиятельными) и бедными обществами. Охотколлектив облисполкома занимает угодья районного общества (Нещеретов, 1959), городское общество претендует на угодья районных (Виноградов, 1959, Недосеков, 1960), и т.д. Характерно, что руководитель городского (областного центра) общества, обсуждая монополию районных обществ, говорит об опасности возникновения «удельных княжеств» (Панкратов, 1960, С. 11). Представление Д.К.Соловьёва о том, что единый Союз охотников предоставит каждому члену право легально «охотиться на тех землях, где ему удобно по месту жительства» (Соловьев, 1926, С. 746-747), не подтвердилось практикой. Фактически в силу объективных особенностей охотничьего хозяйства любое закрепление охотничьих угодий за организацией, самостоятельно управляющей охотничьим доступом, означает возникновение естественной монополии; законодательство не противодействует злоупотреблениям доминирующим положением на локальном охотничьем рынке (см.: Матвейчук, 2005). Современное расширение спектра категорий долгосрочных охотпользователей с возрастающей ролью финансовых факторов актуализирует опасения столетней давности о возможности монополизирования рынка охотничьих услуг лицами, «располагающими необходимыми для <...> аренд значительными средствами» (Труды, 1911, С. 267).

Выделение категории «красной дичи», охота на которую составляла прерогативу правящих классов, в Западной Европе закреплялось нормативно, в России было принадлежностью владетельных прав. В советский период социальный состав обладателей прав на престижные, дефицитные виды охот не фиксировался и не изучался. Поскольку процедуры регистрации индивидуальных заявок в отечественной практике отсутствовали, невозможно и непосредственное измерение неудовлетворённого спроса. В целом, элитный характер современной легальной охоты на диких копытных животных и медведя не вызывает сомнений. Он обеспечивается, помимо занятия лучших угодий частными хозяйствами, финансовыми механизмами. Простейший - повышение цен на путёвки до уровня, недоступного рядовому охотнику. Более сложный механизм - формирование в субъектах Российской Федерации финансируемых из бюджетов программ, направленных на увеличение численности диких копытных животных: региональная властная элита, таким образом, направляет основные силы и средства на обеспечение охот, доступных только элите.

Для того чтобы оставить комментарий войдите через социальный сервис.

12.10.2009 | Элитарность и эгалитарность в российской охоте